Разумеется, практика городского планирования неотрывно, хотя иногда и опосредованным образом, связана с текстами урбанистов. Связана двусторонним образом: во-первых, теоретики городского планирования чаще всего стремились воплотить свои идеи в практике (и нередко им это удавалось), а во-вторых, совсем не мало практиков, которые во все времена стремились не только выполнить работу, но и сообщить о ней, и передать общие соображения, возникшие по ее поводу. Во всяком случае, хотя до нас и не дошла книга архитекторов Иктина и Калликрата о проектировании и строительстве Пропилеев Акрополя, мы точно знаем, что эта книга была написана две с половиной тысячи лет назад. Тем не менее, разумно отделить часть книги, основными героями которой являются люди, практически разрабатывавшие инструменты работы с городом.
Тысячи лет развивались города, но исследования ясно показывают, что при всем разнообразии их облика, число используемых планировочных моделей не слишком велико. Города функционировали, успешно преодолевая один кризис за другим, и обычно мы имеем дело не столько с попыткой внести порядок в хаос или напротив – с разрушением порядка, сколько с тем, что одна упорядоченность вытесняет другую. Так на руинах сознательно уничтоженного Теночтитлана возник испанский Мехико, и его главная площадь с собором и дворцом вице-короля точно заняли место главных ацтецких построек. Либо новая упорядоченность накладывается на прежнюю, постепенно ее преобразуя – так мусульманская «медина» поглотила без следа идеальную круглую форму Дамаска, и точно так же а на другом конце света, в Японии, средневековая Осака растворила в лабиринте своих улочек давнюю «шахматную доску» из 64-х кварталов. Либо, наконец, новый порядок возникает рядом с давним, и они мирно сосуществуют. Тогда рядом с древней мединой возникал колониальный город Тунис или, напротив, рядом с Тулузой, где есть и средневековое ядро и город классического Большого стиля, возникает модернистская версия второго города, в плане уподобленного раскидистому дереву. Если рискнуть большим обобщением, то будет справедливо сказать, что в самой основе скудного многообразия планировочных структур городов прослеживается всего одна, но базисная антиномия. В одном случае мы, следуя Шопенгауэру, можем утверждать, что город есть отпечаток воли и представления, в другом – что он представляет собой материализацию складывающихся, меняющихся со временем правил общежития масс людей. За счет длительности существования города, в его планировке, как на срезе дерева, как правило, обнаружатся признаки действия обоих этих начал.
VII тыс. до н.э. – первое изображение «города» под вулканом.
На самой древней из фресок, изображенных на рукотворной стене, отображен протогород – в малоазийском Чатал-Хюйюке, где изображен кластер из сотни жилищ, вплотную прижавшихся одно к другому, так что к внешнему миру была обращена единая стена. Грубо прямоугольные в плане жилища не несут следов геометрической разметки, однако здесь вполне прочитывается упорядоченность: к каждому жилому помещению на одну семью примыкало семейное святилище. В свои жилища все их обитатели проникали сверху, через люки в плоской кровле, спускаясь по приставным лесенкам. Спустя много тысяч лет, на другом континенте, индейцы племен Пуэбло строили свои протогорода, обращенные к полям единой, высокой стеной, а та спускалась внутрь террасами, образованными плотно сомкнутыми жилищами. В пустом, обширном пространстве грубо овальной формы разбросаны отдельные, округлые в плане помещения, явно служившие святилищами, доступ в которые имели только мужчины.
В обоих случаях, как и во множестве аналогичных, мы имеем дело с четкостью порядка пространственной организации совместного проживания, хотя здесь нет и следа абстрактного геометрического порядка. Уже из этого следует, что мы имеем дело с системой, но системой, ещелишенной единого центра воли – ни единого святилища, ни постройки, которую можно было бы идентифицировать как жилище вождя, здесь не обнаружено.
Как только такие центры власти появляются, возникает и геометрический порядок.
Квадрат и крест – простейшие геометрические фигуры, с незапамятных времен сопряженные с представлением о четырех странах света и о четырех стихиях. Не удивительно поэтому, что прямоугольная решетка становится базисной планировочной конструкцией. Античные греки приписывали изобретение сетки улиц математику из Милета Гипподаму, но, разумеется, эта схема применялась давно. Всюду, где возникали государства, где строились города, служившие опорными пунктами государственной власти обширных царств, либо города-государства. В городах-государствах Двуречья мы сталкиваемся с сочетанием обоих начал. Дворцы, храмовые комплексы и дороги для храмовых процессий возводились на прямоугольных ячейках разбивочных сеток, те же сетки прослеживаются в рисунке кварталов, тогда как каждый квартал представлял собой своего рода многоквартирный дом-лабиринт. Необходимость экономить дерево для балок перекрытий породила достаточно остроумное решение: проемы в стенах из кирпича-сырца то заделывали, отделяя помещения, то пробивали заново, если помещения выкупали и присоединяли. Крошечные световые дворики впускали свет внутрь, а плоские кровли служили садами. Вся реконструктивная деятельность, подчиняясь рыночной логике спроса и предложения, не нарушала целостности квартала и была строжайшим образом регламентирована писаными законами.
Древний Египет, почти не знавший рыночных отношений, регламентированный традицией и волей фараона, испольот зовал планировочную сетку всегда, отступая нее редко – при строительстве пограничных крепостей в условиях горного рельефа. Такая же сетка применялась при ежегодном межевании полей после разлива Нила, так что не удивительно, что искусство геометрии сложилось именно здесь, и именно из Египта его заимствовали и критяне, и греки.
Планировка малоазийского Милета эпохи элленизма – после III в. до н.э. Первичная планировочная схема, приписанная Гипподаму, была сохранена, но размер кварталов новой части города увеличен, тогда как городской центр на перешейке был организован в системе площадей-агор за счет «вынутых» групп кварталов. Сочетание простой сетки улиц и сложно изрезанной береговой линии дает весьма живописынй эффект.
Уже к VII в. до н.э. греки превратили в стандарт не только саму Гипподаму решетку, нередко нуждавшуюся в сломе и сдвиге из-за горного рельефа, но и кратность размеров квартала и дома. Поскольку у каждого греческого полиса был собственный бог-покровитель, свой календарь, свои меры веса и длины, то и кратность оказывалась своя в Афинах, в Коринфе, в Сиракузах... Единым был только принцип – от века заведенный порядок, согласно которому концентрация усилий и капитала требовалась для публичных сооружений, тогда как жилищу приличествовала скромность. Различие достатка можно было обнаружить только внутри дома, где качество посуды и оружия различалось существенно, хотя и это порицалось ортодоксами, так что создание библиотеки свитков на дому уже осуждалось, и великому драматургу Еврипиду пришлось публично оправдываться такую новацию. Порядок, согласно которому прибыль частного гражданина перекачивалась на удовлетворение публичных нужд, вел к тому, что над казарменным единообразием стен домов, обращенных на улочку маленькими окнами (комнаты освещались через внутренний дворик), поднялись беломраморные портики храмов. Площадь размечалась простейшим образом – это несколько вынутых из решетки кварталов, что получило широкое развитие только в эпоху эллинизма, когда в новых империях осталась лишь тень от былой свободы полисов.
Средневековый французский (вернее провансальский, так как единой Франции еще не было) Арль целиком уместился в древнеримском амфитеатре. Аркады внешнего периметра прежних трибун были заложены камнем, преобразовавшись в могучую оборонительную стену. Однако уже в VIII в. жители арлезианского амфитеатра восстановили римский акведук, обеспечив себя питьевой водой.
Эпоха эллинизма, сохраняя Гипподамову решетку, привнесла в планировку города новое качество, позднее подхваченное Римом. Теперь в богатых городах главные улицы превращались в протяженные колоннады, выводившие на площади, также окруженные колоннадами. Принцип почти глухого, нейтрального фасада домов сохраняется, но часть домов внутри прямоугольного квартала разрастается в размерах, их внутренние дворики получают свои портики, превращаются в ухоженные сады. В городах меньшего размера улиц-колоннад нет, но углы каждого квартала снабжены водоразборными кранами, а комнаты по первому этажу превращены в лавки, таверны или закусочные на вынос. Внутренние стены домов покрывают фрески, в зависимости от достатка заказчика великолепные или скромные, полы комнат, публичных зданий и даже тротуары покрывают мозаиками. К окруженным портиками форумам обращены теперь храмы, базилики, где шли публичные судебные процессы, и рынки, специализированные по группам товаров.
Набор публичных сооружений достаточно велик: амфитеатры для гладиаторских боев, театр, нередко ипподром, термы мужские и женские, базилики. Крупнейшие города унаследовали от эллинизма создание больших парков развлечений – с каналами, насыпными островами, беседками и павильонами, формируются города-курорты при целебных источниках. Эстетическая организованность городов обретает полноту, задав образцы, которым, после средневековой интермедии, стремились подражать долгие века. Стремились к этому тем более, что от множества построек оставались не только руины, системные раскопки которых начали лишь в XVIII в., но и текстовые описания, которые пробуждали воображение – властителей, и архитекторов. Достаточно напомнить, что два письма Плиния Младшего, в которых он дал детальные описания собственных вилл, были, и по сей день остаются, темой теоретической реконструкции в учебных заданиях хороших архитектурных школ.
Европа, обезлюдевшая и обедневшая после варварских набегов, с трудом осваивала руины римских городов – нередко, как во французском Арле или в ныне тунисском Эль Джеме, в римских амфитеатрах долго умещались целые города. Прибавочный продукт экономики, медленно выходившей из затяжного кризиса, более чем наполовину расходовался на сооружение соборов и замков, и казалось, что идеи планирования городов забыты. Это не так. Во всяком случае, после того, как в 1000 году всеми ожидаемый конец света так и не наступил, Европа будто очнулась от сна, и начался поистине бурный процесс градостроительства. К старым городам прибавляли новые части – их так и именовали повсюду: Новый город. Флоренция приобрела такой новый город, выстроенный аббатством Цистерцианского ордена, славившегося своей ученостью, и это была классическая решетка кварталов. То же происходило с небольшими городами, будь то Губбио или Фано в Италии, или Труа во Франции.
По мере того как удалось отбить натиск арабов с юга, а норманны приняли христианство и от набегов перешли к созданию собственных королевств, строительство новых городов началось на юге Франции и на севере Испании, в Англии и Уэльсе, даже на Оркнейских островах, к северу от Шотландии. Такие города именовались бастидами, от старофранцузского глагола бастир – строить. Это города военного наступления и освоения территорий, и обнаруживается, что старый принцип четкой организации посредством создания строгой планировочной решетки отнюдь не был забыт. Таких новых городов были многие сотни, и до нашего времени почти в неприкосновенности сохранился Эг-Морт, заложенный Людовиком Святым. Это отсюда отправлялись в Иерусалим Крестовые походы 1248 и 1270 годов. Более того, при закладке некоторых городов во Франции были использованы чрезвычайно изощренные схемы. Уже при создании города Монпазье лишь центральная ячейка плана, отведенная под рыночную площадь, стала правильным квадратом, тогда как остальным кварталам была придана форма прямоугольника. При разбивке кварталов бастиды Гренад-сюр-Гаронн (город заложен около 1300 г.) была применена схема, ранее изображенная на рисунке в знаменитом Путевом альбоме Вийара д’Оннекура. В основе один исходный квадрат квартала, затем его диагональ откладывается на линии улицы, образуя длину следующего, прямоугольного квартала, затем уже его диагональ переносится циркулем на горизонталь, и возникает длинная сторона следующего квартала. Это весьма изысканная схема пропорционирования, использовавшаяся в античности и... в допетровской Руси.
Школьное знание о средневековье не верно: все новые города планировались, не только строго следуя античной рецептуре, но и нередко с композиционными изысками. Это доказывает схема разбивки кварталов французского Гранд-сюр Гаронн.
Мало известно, что римские городские законы, преобразованные в Византии, применительно к ее условиям, прибыли на Русь вместе с церковными книгами. Эти тексты со временем перевели на русский язык, и их включили в состав Кормчей книги, служившей своего рода универсальным руководством. «Чин» (порядок) закладки городов, дошел до петровского времени в неизменном виде и включал, среди прочего, систему «прозоров», разрывов между соседними домами. В исходном византийском тексте это правило объяснялось необходимостью сохранения за каждым домовладением права видеть море (ссылки на вид на море аккуратно сохранялись в русском тексте), однако при сплошь деревянной застройке русских городов, у расстановки домов в шахматном порядке на параллельных улицах было иное основание. Полагали, что эта мера способствует защите от пожаров, что помогало слабо, но упорно воспроизводилось вплоть до Петра Первого, повелевшего застраивать улицы «сплошной фасадою».
Как раз внутри городов, унаследованных от Рима, дело обстояло иначе. Здесь давний, решетчатый рисунок с трудом, только сверху, прочитывается в путанице новых владений внутри кварталов, что и сейчас можно увидеть на аэросъемке Болоньи или Флоренции. Однако утрата геометрической упорядоченности сопровождалась выработкой развернутой системы правил, менявшихся и уточнявшихся по мере того, как города богатели и в значительной степени высвобождались из-под феодального господства. Нет жесткой геометрической системы, но есть структура. Собор как средоточие единства всех горожан, ратуша как средоточие сил именитых горожан, биржа как средоточие сил капитала, приходские церкви и залы собраний ремесленных цехов – все это, наряду с ограничениями по высоте домов и минимальной ширине улиц и улочек, стало по-своему совершенной системой.
Между городами Европы шло неустанное состязание, мастера, владевшие искусством строительства, перемещались туда, где возникал спрос на их услуги, так что элементы структуры заимствовались, совершенствовались и снова заимствовались. Их описывали путешественники, их пытались точно отобразить картографы, так что планировка средневекового города оформилась в отчетливо опознаваемый тип, с которым, к счастью, можно знакомиться воочию по сей день. Прорывались каналы как наиболее удобные транспортные коммуникации, устраивались каскады мельниц при плотинах, что вынуждало к отработке сложного законодательства о правах владельцев мельниц, расположенных ниже по течению. Законодательно принимались схемы зонирования для размещения производств, менее и более загрязнявших воды рек и каналов, с учетом господствующих ветров. Во избежание безудержной спекуляции городской землей вводились и, в ответ на изобретательность частных владельцев, постоянно редактировались ограничения на операции с земельными участками. Болонья, на которую время от времени обрушивались ветры с холодным дождем и снегом, век за веком наращивала свою систему крытых портиков, создавших комфортные условия для торговли. Здесь непрерывные галереи за семь веков растянулись в общей сложности на тридцать километров, даже к отдаленному храму на вершине горы тянется непрерывный портик, и именно отсюда Наполеон привез идею парижской улицы Риволи, по первым этажам зданий которой тянется бесконечная аркада.
Старинные «наивные» изображения городской планировки обладают замечательной информационной насыщенностью. Однако этот план германского Лейснига исключителен. На плане видны не только замок и все городские укрепления, не только все кварталы и все общественные здания. В каждый дом вписано имя и занятие владельца, так что план служил полезным опорным документом для городских властей, тщательно следивших за пополняемостью городской казны.
Иными словами, представление о стихийности жизни средневекового города было типичной идеологической ложью, сочиненной ренессансными писателями, жаждавшими доказать преимущества новых моделей обустройства жизни перед прежними, которые были объявлены «варварскими».
Филарете – автор не только полновесного проекта идеального (для его времени) города, но и техники предъявления проектного замысла: от функциональной и композиционной схемы к разработке структуры центрального ядра, квартала, жилищ для всех сословий, рынков, гимназии, госпиталя и тюрьмы. Заметим, что ученик Филарете Аристотель Фьораванти проектировал Московский Кремль.
Итальянское Возрождение, будучи чисто идеологической доктриной, которую охотно взяло на вооружение торговофинансовое сословие богатых городов, не могло оставить город вне сферы своего пристального внимания. В реальных «кулисах», образованных средневековым городом, живописцы начали изображать город будущего, стремясь, как им казалось, возродить античный город – точнее, формы античной архитектуры. Заново был прочтен римский компилятор Витрувий. Леон Батиста Альберти издал замечательный трактат, где, пересказывая того же Витрувия и других римских писателей, впервые вводил нормативные представления об идеальных пропорциях сечения улиц и площадей. Чуть позже Антонио Аверлино (Филарете) опубликовал свой трактат, написанный в занимательной форме для чтения вслух семейству миланского герцога Сфорца. Это было нечто новое. Филарете подробнейшим образом описал идеальный проект Сфорцинды – города, в котором рациональной по тому времени регламентации было подвергнуто все: ширина улиц и дублирующих их каналов, предназначенных для перевозки грузов, размеры домов для разных сословий, планы площадей и публичных построек, рынков и тюрьмы. Новый город на новом месте – эта модель закрепляется в сознании, и хотя трактат Филарете был утерян на многие века, его идеализированный подход к планировке города закрепился в культуре, тем более что он замечательно соответствовал уже входившей в свои права эпохе абсолютизма.
Эпоха барокко – эпоха абсолютных государей, которые могли позволить себе трактовать сложившийся город как загрунтованный холст, на котором можно было живописать новый рисунок. Микеланджело решительно перестроил Собор Св. Петра в Риме, но перед ним был лишь пустырь и руины. Бернини сумел создать грандиозный аванзал под открытым небом, охватив его «руками» могучих колоннад. Важно, что столь значимые для всего города решения с XVI в. начали принимать лишь после обязательного открытого конкурса, в котором участвовали все заметные профессионалы – тогда различий между архитектором и художником никто не проводил.
Новый город на пустом месте. Вполне естественно, что при таком исходном условии внешний контур города вычерчивался в виде правильной геометрической фигуры – в случае Филарете это восьмиугольная звезда, получаемая наложением двух квадратов. Идеальный город, управляемый идеальным, просвещенным государем – следовательно, внутренняя конструкция планировки получает радиальную форму, расходясь к воротам во все стороны. Идеальный город – следовательно, его размеры и формы предопределены раз и навсегда. Несколько попыток воплотить эту идею предприняли (городок Пальманова, проект 1593 г.) однако их неуспех, прежде всего, по соображениям экономики, нимало не повлиял на закрепление проектной идеи как таковой. Впрочем, достаточно долго ограниченность ресурсов даже абсолютной королевской или папской власти не позволяла всерьез приступать к работе над структурой города как целого. Начиная с Людовика XIV, французские короли, подражая римским императорам, удаляются из парижского Лувра в загородный Версаль, и именно версальский принцип планировочной схемы, подчиняющей себе исходный ландшафт, пробуют перенести в город – хотя бы в его центральную часть. Ясность геометрической формы, переживаемая сугубо эстетическим образом, привносится в ткань существующего города, без колебаний вспарывая его плотную ткань.
Это уже эпоха барокко, стиля избыточности в декоре, но также и принципа тонкой игры с архитектурным пространством. Если говорить о городе как целом, то первенство принадлежало, конечно же, Риму. Здесь впервые следовало решить задачу перемещения толп паломников от одной католической святыни к другой, и здесь возникает по единому проекту трехлучие прямых улиц от площади Пьяцца дель Пополо. Здесь Микеланджело осуществляет проект создания ансамбля на Капитолийском холме как своего рода театральной сцены. И здесь, уже в начале XVII в. разыгрывается драматическое состязание проектных идей на пространственное оформление авансцены перед собором Св.Петра и Ватиканом. С сугубо функциональной точки зрения надлежало расчистить большую площадь, способную вместить десятки тысяч людей. Следовательно, оставалось решить вопрос – как именно это сделать, передав дело в руки архитектора-художника, которому надлежало поместить по центру площади обелиск, в свое время вывезенный Помпеем из Египта. Папирио Бартоли в своем проекте выложил перед фасадом собора квадрат, с двух сторон фланкируя его двойными портиками, а с третьей, входной – разросшейся непомерно в ширину триумфальной аркой. Мартино Феррабоско повторил прием Микеланджело, придав площади очертания трапеции, расширяющейся к фасаду собора, чтобы, за счет эффекта искаженной перспективы, добавить ему величия. Карло Ринальди придал площади граненые очертания, окружив ее тяжелой аркадой, и отгородив от суеты города длинным зданием. Наконец Лоренцо Бернини, опробовав и круг, и прямоугольник, нашел решение, в котором соединил лучшее из идей соперников. Обратная трапеция авторства Микеланджело переходит в две дуги грандиозных портиков, словно руки самой Церкви обнимающих гигантскую толпу и в наши дни. Возник совершенный ансамбль, благодаря величию которого, никто уже не замечает художественные слабости фасада собора.
В более практичной Генуе прямая Новая улица (ныне улица Гарибальди), рассекая старые кварталы, создала протяженные кварталы палаццо знатнейших фамилий города. Это была первая частная улица, вход на которую был перекрыт охраняемыми воротами. Но эпоха делала акцент не только на дворцах. Первенство переходит к Парижу, столице самого сильного и самого тогда богатого из государств Европы. Еще при Марии Медичи началась реконструкция дворца и парка Тюильри. При Генрихе IV возникают первые жилые площади: треугольная Пляс Дофин и квадратная Королевская (Вогезов). Это пространство как таковое, обстроенное единым фасадом, будто обтянутое сплошной декорацией. Стоит заметить, что в случае площади Вогезов результат, дошедший до наших дней, существенно отличался от первоначального замысла. Король, будучи прагматиком, хотел сформировать единый комплекс текстильных мануфактур, пристроенных к уже поднятым фасадам, а в аркадах, окружающих площадь, должны были разместиться магазины тканей. Однако стоимость аренды не устроила текстильщиков, и проект был переработан на ходу – теперь к фасаду были пристроены жилые дома знати, а из единого строя фасадов слегка выступили напротив друг друга т.н. павильоны короля и королевы.
Закрытый для городской полиции комплекс Пале-Рояль с его типографиями и ресторанами оказался замечательно приспособлен для формирования клубов, из бурной деятельности которых родилась Французская революция.
Возник еще один образец, который не замедлили воспроизвести в постоянном сопернике Парижа, Лондоне, где по такой же схеме был возведен комплекс площади Ковент-Гарден. Правда, здесь частный инвестор экономил, так что превосходный художник и архитектор Иниго Джонс должен был придать фасаду приходской церкви, обращенной на площадь, невиданную простоту, заложившую основание специфического лондонского стиля застройки.
Наконец третий образец был заложен еще кардиналом Ришелье, но воплощен в жизнь уже при Людовике XIV, которого увлекли идеи архитектора Франсуа Блонделя: на месте старых укреплений был устроен протяженный бульвар Сен-Антуан, в четыре ряда деревьев, тогда как на месте снесенных ворот Сент-Антуан и Сен-Мартен были возведены триумфальные арки. В отличие от более ранних бульваров, устроенных в Антверпене и в Лукке, по парижскому бульвару можно было ездить в экипажах. В 1679 г. королевский эдикт запретил въезд грузовых повозок на бульвар, в результате чего сложился новый тип городского пространства – променад. За бульваром Сент-Антуан последовали другие. За эти работы отвечал великий создатель Версальского парка Андре Ленотр, что ясно ознаменовало: весь город стал теперь восприниматься как рукотворный ландшафт.
Реконструкция города всегда обходилось дорого, и при Людовике XV, когда экономика Франции была подорвана непрерывными войнами, попытка повторить успех Королевской площади окончилась плачевно. За счет казны были выстроены фасады вокруг запроектированной площади Людовика Великого к северу от парка Тюильри, но желающих пристроить к ним дома так и не нашлось. Фасады простояли десяток лет вокруг конной статуи короля, установленной в 1692 г., но еще через семь лет казна продала их городу. Город перепродал фасады частному девелоперу, который их разобрал и использовал камень для возведения построек вокруг компактной Вандомской площади, которую завершили к 1720 г. Во время революции статую короля уничтожили, а при Наполеоне на ее место была установлена бронзовая колонна, отлитая из трофейных пушек. По проектам Клода Никола Леду были воздвигнуты полсотни парадных городских застав для таможенных сборов – до нашего времени дошли только несколько из них, так как большинство этих символов королевской власти было разрушено революцией.
При всей грандиозности работ, осуществленных при Бурбонах, Париж оставался средневековым городом, с узкими, без тротуаров, улицами, грязью и грохотом колес по булыжнику мостовых. Однако, наряду с формальными жилыми площадями, бульварами и замкнутым комплексом коммерческой площади Пале-Рояль (девелоперский проект принца Филиппа Орлеанского), Париж задал еще один образец, вызвавший волну подражаний по всей Европе. Это Отель Инвалидов, построенный к 1676 г. по приказу Людовика XIV для четырех тысяч раненых и искалеченных ветеранов. Уже Филарете построил в середине XV в. подобное сооружение в Милане – госпиталь с чрезвычайно изощренной системой оборудования, включая проточную канализацию. Однако парижский комплекс зданий, вместе с храмом, куда позднее был перенесен прах Наполеона, и огромной (200 х 400 м) Эспланадой перед ним, привнес в городское пространство новый масштаб публичных сооружений, повлиявшим на облик всех крупнейших городов мира.
Ландшафтный подход к пространству городского центра отлично явлен в Петербурге. Гигантский объем Адмиралтейства невозможно было заполнить одними конторами, и в его корпусах были казенные квартиры. Стрелка острова не сразу приобрела завершенный образ – за Ростральными колоннами появилось здание Биржи, которая не была биржей.
Парижская схема организации пространств была дополнительно схематизирована Джефферсоном, который сформировал проектное задание для военного инженера Ланфана при трассировке улиц и площадей Вашингтона – идеального, по замыслу, города на новом, крайне неудобном для строительства, болотистом месте. В эту эпоху в Америке не могло быть речи о жесткой упорядоченности при строительстве частных домов, но принцип совмещения Гипподамовой решетки улиц-стритов и широких диагональных авеню, при неприкосновенности красных линий застройки, был осуществлен с абсолютной последовательностью и сохранился до наших дней в неприкосновенности. Уже позднее был принят закон, согласно которому ни одно сооружение в Вашингтоне не может быть выше здания Капитолия.
Перечислять варианты подражания Парижу бессмысленно – их великое множество, так что достаточно привести наиболее, может быть, яркий пример переноса ландшафтного принципа на структуру города. Это Карлсруэ, столица германской земли Баден-Вюртемберг, где к дворцу, возведенному на месте охотничьего замка, сходятся 32 дороги, большинство из которых суть аллеи лесопарка, а девять равных по ширине улиц расходятся веером, образуя собой каркас всего города. Петербург, уже не столько петровский, сколько екатерининский и николаевский, следовал Риму и Парижу вполне последовательно. От Рима и Версаля взято трехлучие проспектов, ориентированных на шпиль Адмиралтейства. От Парижа масштаб дворцов и казенных построек, начиная с того же Адмиралтейства. От Рима гигантская дуга портика перед воронихинским Казанским собором. От обеих столиц грандиозность Дворцовой площади, замкнутой огромной дугой зданий Генерального штаба (ранее Растрелли проектировал круглую площадь перед Зимним дворцом), простор Марсова поля. Сенатской площади и эспланады, возникшей вдоль Адмиралтейства. При этом Петербург был достаточно самостоятелен при создании Летнего и Михайловского садов, в оформлении Стрелки Васильевского острова, тогда как улица Росси и парижская улица Мадлен столь близки по времени проектирования, что их скорее следует счесть конгениальным решением проблемы создания улицы, совершенной по пропорциям: 1 х 1 х 10, если иметь в виду ее ширину, высоту корпусов и длину. Впрочем, и Мадлен и улица России восходят к одному образцу – флорентийской улице Уффиций, созданной по проекту Джорджо Вазари.
Итак, фрагментарность и формальная упорядоченность – вот наследие, созданное XVIII веком в опыте планирования городов. Собственно функционирование городов посильно регулировалось полицейскими мерами, однако осуществлялось все же скорее произвольно. Так от петровского времени сохранялось требование выводить все карнизы домов вдоль Невского проспекта под одну линию, тогда как попытки вынудить обывателей разных сословий возводить исключительно типовые дома окончились ничем, несмотря на всю полицейскую мощь царского режима.
Томас Джефферсон был не только одним из отцов США, но и отважным планировщиком-концептуалистом. Его схема планировки города в Индиане (ныне Джефферсонвиль), с чередованием жилых кварталов и скверов, порождена стремлением укротить эпидемию желтой лихорадки.
Грандиозная перестройка российских городов, предпринятая Екатериной Второй и продолженная ее наследниками, стала примером воспроизведения Гипподамовой решетки, в губернских городах оживляемой трехлучиями или неожиданностью круглых в плане, овальных или трапециевидных площадей. Неуклонная воля, породившая эти планы, приводила к множеству забавных недоразумений. Так двухэтажные постройки по краю чрезмерно большой для них круглой площади Полтавы не были в состоянии удержать такое пространство, между торцами главной площади Тихвина существует перепад высот в две сажени и т.п. Однако если их трактовать как планы «на вырост», на века вперед, ирония, пожалуй, не вполне уместна. Планы городов утверждались лично государем, правила застройки регулировались едиными полицейскими правилами, хотя в реальности соблюдались далеко не всегда.
В США, где не было централизованной власти, классическая Гипподамова схема оказалась как нельзя кстати. Она соответствовала утилитарной задаче простой и ясной разбивки кварталов под застройку и, к тому же, была очевидным наследием античности, которая твердо ассоциировалась создателями новой страны с идеалами демократии. При планировке Филадельфии (1683 г.) Уильям Пенн ограничился тем, что, вынув из сетки по четыре рядовых квартала, строго симметричным образом обозначил места для центральной площади и еще четырех площадей меньшего значения. Уже при проектировании Вашингтона Джефферсон и Ланфан не могли ограничиться этими соображениями – победа в войне за независимость и утверждение нового государства взывали к тому, чтобы применить планировочные инструменты символизации власти. Иных инструментов, кроме тех, что уже были опробованы в Риме и Париже, в тогдашнем арсенале планировщика не было.
Город Шо, спроектированный великим мечтателем Клодом Никола Леду под развитие королевских солеварен, стал первым примером комплексной работы над схемой планировки города в опоре на градообразующее промышленное предприятие. Работы над строительством Шо были осуществлены наполовину, когда Французская революция их оборвали, а Леду, обвиненный в роялизме, был заключен в тюрьму, где написал трактат об архитеетуре.
Впрочем, Джефферсон, бывший одним из наиболее талантливых дилетантов, во многом определивших будущее развитие архитектуры, предпринял дерзкую попытку радикально преобразовать Гипподамову решетку. Если при создании университетского кампуса в Шарлоттсвиле он фактически воспроизвел схему римского форума, поставив в его конце подобие римского Пантеона, то проектируя план города в штате Индиана, Джефферсон проявил себя как отважный новатор. Стремясь предупредить эпидемии желтой лихорадки, он разметил рисунок, в котором жилые кварталы в шахматном порядке чередовались с малыми парками. Соответственно, вместо привычной прямоугольной сетки улиц возникло сочетание «шахматной доски» кварталов и сетки из диагональных улиц, прорезанных через зеленые скверы. Город впоследствии получил имя Джефферсонвиль, но все «пустые» квадраты были со временем застроены.
Схему Джефферсона (но без зеленых скверов) воспроизвели при строительстве пары аргентинских городов и столицы штата Миссисипи – города Джексона, но сугубо коммерческий дух Америки упорно сопротивлялся любой попытке отойти от голого прагматизма.
Для знаменитого математика и начинающего архитектора Кристофера Рена трагедия 1666 г., когда выгорел весь исторический Лондон, означала возможность привести в порядок запутанный рисунок древней столицы. Вместе с Эвелином Рен в три дня подготовил схему планировки с широкими авеню, которые обеспечили бы эффективное развитие на века вперед. План понравился королю, но у британской короны не было собственных средств, а Парламент и не пытался бороться с землевладельцами, ограничившись новыми противопожарными правилами.
Нельзя здесь обойти внимание особый случай городского планирования, в котором можно обнаружить уникальное сочетание классического, формального символизма в работе с пространством с идеями нового времени, которые лучше всего назвать социалистическими. Социалистическими в том смысле, что, под воздействием идей Просвещения, социальные задачи привлекают внимание власть имущих. Этот случай – промышленный городок Шо, проект которого был создан Клодом Никола Леду для королевских солеварен. По проекту городок представлял бы собой полный овал, опоясанный проездным бульваром. По длинному диаметру обширного пустого пространства внутри выстроились особняк управляющего, церковь и два цеха для выпаривания соли в круглосуточном режиме. К этим цехам соленая вода от источника подавалась по узкому каналу. Парадный въезд с кордегардией и триумфальные колонны завершали композицию. По внутреннему периметру овала выстроились корпуса для рабочих (по специальностям), с комнатой на каждую семью и большой общей кухней, корпуса для служащих и охраны. За ними, вплоть до бульвара, простирались сады и огороды. Половина овала была выстроена, когда разразилась революция, а Леду был объявлен врагом народа и заключен в тюрьму, где, до освобождения, успел вчерне написать свой знаменитый трактат «Архитектура, рассматриваемая с точки зрения искусства, морали и законодательства».
В Англии королевская власть не обладала значительными ресурсами, тогда как Парламент предпочитал тратить средства на расширение колониальных владений и крайне неохотно давал согласие на финансирование крупных публичных работ. Тем не менее, Британия во всем стремилась не отставать и создала ряд собственных образцов несколько иного рода. Здесь не нашлось места для грандиозных формальных площадей, и после пожара 1666 г. амбициозные планы Кристофера Рена завершились одним лишь созданием нового собора Св.Павла. Однако у Лондона были и другие образцы для подражания и соперничества.
Во-первых, это был Антверпен, который уже в 1531 г. создал новое здание Биржи. С формальной точки зрения, это только сооружение, но в действительности это площадь, закрытая для транспорта и с четырех сторон обстроенная двухэтажным корпусом. В глубине сплошной аркады, где обсуждались и заключались сделки, размещались лавки для торговли драгоценностями, а весь второй этаж был занят магазинами, торговавшими предметами роскоши и картинами. Антверпенская биржа стала образцом работы с векселями и страховками корабельных грузов, образцом работы в системе двойной бухгалтерии, заимствованной у ломбардских купцов. Рядом была построена вторая биржа, меньшего размера, где впервые осуществлялась оптовая торговля по образцам.
Создание комплекса антверпенской Биржи обозначило собой формирование нового по типу средоточия городской активности – бизнес-центра, где торговля предметами роскоши служила лишь дополнением к основному – к обращению ценных бумаг.
Амстердамский Дамм – портовый рынок на искусственой платформе – стал первым примером формирования еще одного типа городского ядра, который в наше время именуется логистическим центром.
Во-вторых, Амстердам. В этом протестантском городе были скромные церкви, не было собора, не было университета, но здесь впервые гавань была превращена целиком в органическую часть города. Акваторию порта расчертили изгородями, обозначавшими фарватеры для разного типа судов, она была застроена бесчисленными причалами и помостами, на крупнейшем из которых была возведена зерновая биржа для торговли по образцам. Бюргерам Амстердама не приходило в голову менять очертания своей главной площади, и она сохранила средневековый характер. Однако и здесь, следуя антверпенскому образцу, к 1613 г. построили здание собственной биржи и ратушу, главный зал которой размером и пышностью убранства превзошел все европейские дворцы, а длина главного фасада на 7 футов превысила фасад ратуши Антверпена. Здесь же был возведен первый в Европе Вексельный банк, которому доверяли хранение своих вкладов все монархи континента, включая Россию. Этот банк, к изумлению путешественников, с легкостью и быстротой проводил операции выдачи денег под заклад земли, а к концу XVII в. выдавал ссуды частным лицам под три-четыре процента годовых, т.е. в полтора раза дешевле, чем в Англии. Амстердам создал на насыпных островах грандиозную систему оптовых складов с их причалами и подъемными кранами, включая склады знаменитой Ост-Индской Компании. Это нагромождение огромных зданий высотой до семи этажей создало совершенно новый силуэт города, знаменуя наступление эпохи капитализма.
Наконец Амстердам приступил к формированию новых жилых кварталов вдоль специально выкопанных каналов, рассчитывая на жителей выше среднего достатка. В этой зоне было запрещено всякое производство, а торговые лавки были допущены только на поперечные улицы, соединяющие застроенные набережные между собой. Городские власти приняли закон, по которому в новых районах ширина участка должна была составить тридцать футов вместо обычных в городе двадцати. Однако предприимчивые земельные спекулянты принялись скупать по два таких участка и делить их на три для перепродажи. Приняв это обстоятельство во внимание, власти в 1660 г. распорядились разбить следующий жилой район такого типа на участки шириной 20 футов.1 Тогда спекулянты, уловив возросший спрос на большие дома, принялись скупать по три участка и превращать их в два, что сформировало еще более престижный жилой район – наиболее комфортабельный в северной Европе.
С той же обстоятельностью, после переноса городских укреплений, был создан промышленный район Амстердама. Мастерские и мануфактуры были возведены на свайных фундаментах, над полями, лежавшими ниже города. Между осушительными канавами были отрыты новые каналы, так что транспортная связь производства могла целиком осуществляться по воде. Система шлюзов почти не пропускала соленую воду из залива, так что производства были достаточно снабжены водой, тогда как питьевую воду накапливали в цистернах и привозили барками. Иными словами, выражение Северная Венеция, с тех пор закрепившееся за Амстердамом, было оправдано во всех отношениях, отчего понятна страсть, с которой Петр Первый стремился выстроить свой Амстердам на невских берегах, в чем преуспел лишь отчасти, так как каналы, отрытые через весь Васильевский остров, предпочли вскоре засыпать.
Естественно, что Британия, выходившая на первую позицию в морской торговле, не преминула к 1644 г. построить свою биржу, точно следуя голландскому образцу, и предприняла собственные опыты по организации комфорта в жилых районах.
Наступление нового времени было обозначено работами, осуществленными всего в нескольких городах, за которыми, с большим или меньшим запаздыванием, следовали другие.
Уже в конце XVII в. возникает система знаменитых лондонских скверов – маленьких прямоугольных в плане парков, со всех четырех сторон обстроенных трехэтажными таунхаусами. Здесь не было места для торговли, только жилье. Но эти площади, парк которых был открыт исключительно для жителей, возникали на частных владениях – за счет перестройки старых домов и сноса конюшен и каретных сараев.
Между 1813 и 1827 годами архитектор и девелопер Джон Нэш (кажется, первый случай комбинации такого рода) создает в Лондоне Риджент-стрит – первую в Европе новую улицу, проложенную через густо застроенные средневековые кварталы. Именно этим объясняется длительность работ, так как было необходимо выкупить множество частных владений. Опираясь на поддержку Принца-регента, Нэш смог добиться и необходимого парламентского акта, и гигантского по тем временам банковского займа. Более того, он сумел превратить затруднения, вроде сопротивления сильных владельцев собственности или чрезмерно высокой цены, запрашиваемой за недвижимость, в несомненное достоинство. Именно из этих затруднений выросли изящно обыгранные повороты Риджент-стрит, включая т.н. Квадрант. Более того, наиболее выгодные места на новой улице, соединившей наиболее престижные жилые районы с будущим Риджент-парком, заняли здания банков, страховых компаний и клубов. Ни одно из этих новых учреждений ранее не располагало самостоятельным зданием, размещаясь в частных домах, так что Нэш, придав им импозантные, неоклассические формы, сформировал заодно и новые архитектурные типы.
Редкий случай, когда сугубо девелоперский проект исходно нес в себе высокое художественное качество. Джон Нэш, проектируя прокладку Риджент Стрит, умело сочетал талант организатора инвестиционного прогцесса и архитектора, для которого важнее всего было создать простейшими средствами запоминающийся образ целого.
Лондон сформировал новый образ жизни, но не в центре, как в Париже, а на окраине центра, вернее, в другом городе, поскольку то, что мы именуем Лондоном, было и остается конгломератом отдельных городов. Крупная буржуазия начала перемещаться из Сити в Вестминстер, и сформировался новый тип жилища – особняк, или городская вилла. Первый особняк был здесь построен очень давно – архитектор Джон Вэнбрю еще в самом начале XVIII в. получил разрешение построить себе дом, используя материал от разобранных после пожара построек. Но это оставалось экстравагантным исключением, тогда как теперь строительство целых районов городских вилл входит в Лондоне в моду.
Уже к концу XVIII в. возникают первые новые пригороды Лондона. Один из них, Клэпхем, был обустроен на холме к западу от Лондона, и из него ежедневно к центру Сити отправлялся омнибус. Однако до начала следующего века здешние девелоперы ограничивались тем, что строили в чистом поле несколько «террас» из таунхаусов, дожидаясь того времени, когда Лондон, расползаясь, включит их в свою ткань. Еще в 1794 г. аукционисты из Сити опубликовали план формирования поселка из коттеджей на земле, принадлежавшей семейству Эйре. Вполне изящная композиция, соединившая круг, полумесяц и квадрат, связанные одной улочкой, выполнена твердой рукой художника, оставшегося неизвестным, но проект явно опережал свое время. Достаточного числа клиентов не нашлось. С финалом наполеоновских войн это место было все же застроено виллами, но уже по другому проекту, опорой для которого послужил новый канал.
В 1811 г. заканчивался срок долговременной аренды Мэрилебон-парка, который был давно превращен в систему ферм арендаторов, и владение должно было вернуться Короне. За два года до этого были разработаны три варианта превращения этой территории в жилой район высокого класса, но в конечном счете проектирование было передано Джону Нэшу. Тот выполнил превосходный проект ландшафтного парка, окруженного «террасами», с виллами, разбросанными по всему пространству вокруг центрального пруда. В результате возник прекрасный парк, но лишь восемь вилл были построены на его территории, тогда как основная застройка коттеджами растянулась вдоль канала, при его выходе из парка. Проект был осуществлено частично, но сложился качественно новый образец – загородная по духу застройка в черте огромного города. Новая мода прочно привилась, широко использовалась по всей Англии – настолько широко, что со временем словом парк начали называть поселок вилл и коттеджей даже в том случае, когда никакого парка в привычном смысле в нем нет.
Наконец тот же Джон Нэш, отталкиваясь от блестящей находки предшественников построивших Королевский Полумесяц в курортном Бате (фактически таунхаусы за обширным газоном, но их общему фасаду колоссальным ордером придана масштабность дворцового здания), создал ряд лондонских «террас», обращенных к аллеям, что придало городским улицам новый характер.
С парка Мэрилебон в Лондоне началась история «жилого парка». Проект Джона Нэша не удалось воплотить в полной мере, хотя, благодаря тому что Мэрилебон принадлежал короне и уже потому был выведен из обычных спекулятивных операций с городской землей, непривычность стиля жизни в т.н. террасах отпугивала самых богатых застройщиков, тогда как более скромным арендаторам это было не по средствам.
Уже эти новые образцы, за исключением «парков», были подхвачены Парижем, когда Наполеон III, вернувшись после долгого изгнания, проведенного в Лондоне, приступил к масштабной реконструкции столицы вместе с префектом Парижа Османом. К этому времени парадный Париж обогатился новым зданием Биржи, Триумфальной аркой, закрепившей главную ось столицы от Тюильри к Елисейским полям, улицей Риволи, застройка которой была выведена под шнур по карнизам и объединена по первому этажу непрерывной аркадой. К тому же, что, было важнее, в Париж провели мощный водовод от канала Урк. Множились пассажи – новый тип городского обустройства. Эти ряды магазинов, объединенные поверху остекленным сводом, связали между собой параллельные улицы и существенно расширили «словарь» городской среды, резко повысив ее комфортность. Впрочем, следует заметить, что все эти работы были существенно облегчены тем, что велись почти исключительно на землях, которые во время революции были конфискованы у церкви, так что возвести улицу Риволи было много проще, чем лондонскую Риджент-стрит. Теперь, однако, были поставлены куда более крупные задачи, невозможные для Лондона с его системой управления и финансов.
Реконструкция Парижа, осуществленная Наполеоном III, стремившимся превзойти хорошо ему известный Лондон, и префектом Османом, радикально преобразила не только планировочную схему столицы, но и всю ее социальную структуру. Кольцевые и диагональные бульвары создали полосы наиболее престижных домовладений, тогда как старые кварталы центра были почти целиком стерты с лица земли. Членение города по историческим районам, хранившим традиции средневекового самоуправления сменилось членением на полицейские округа, которые можно было различать по номерам. Однако самой интересной новацией стало то, что огромный объем работ по реконструкции и созданию новой инженерной инфраструктуры впервые был осуществлен как акционерное коммерческое предприятие, участникми которого стали акциогнеры всей Франции.
Наиболее очевидный результат реконструкции всем известен – это система прямых и широких бульваров с однородной застройкой по красной линии, оставлявшей необычайно широкие по тому времени тротуары. Однако, пожалуй, наибольший интерес представляет не столько результат, сколько средства его достижения. К началу реконструкции Париж стал крупнейшим промышленным (около 400 тыс. рабочих) и банковским центром Европы, в последнем случае опередив Лондон за счет того, что крупнейшие французские банки научились привлекать и использовать деньги мелких вкладчиков через отделения по всей стране. Здесь скопился избыток денежных средств, которому надо было найти применение. С другой стороны, новые промышленные районы Парижа возникли на большом удалении от средневекового центра, вблизи вокзалов, большинство рабочих этих предприятий селилось поблизости от них, так что в кварталах древнего городского ядра оказалось опасное сосредоточение люмпен-пролетариата, с времен революции вызывавшее понятный страх публики побогаче. Таким образом, радикальные идеи османовской реконструкции появились вовремя – не лишено интереса то обстоятельство, что наибольшими ее противниками были архитекторы старой школы, категорически не желавшие подчиниться новым правилам игры.
Проект был реализован как крупнейшее в истории акционерное коммерческое предприятие. Хотя государственная казна оставалась крупнейшим инвестором, без чего гигантские работы по прокладке коллекторов (для воды, газа для уличных фонарей, канализации, телеграфа, пневматической почты) было бы невозможно осуществить, огромные суммы (свыше миллиарда франков) были мобилизованы через продажу акций по 500 франков каждая. Расчет на то, что суммарная капитализация города вырастет настолько, что принесет и крупным и мелким держателям акций достойный доход, полностью оправдалась. Проект Османа имел солидное правовое обеспечение. Еще в 1841 г. был принят закон, разрешавший принудительный выкуп недвижимости в том случае если Национальное Собрание признает работы общественной необходимостью, а поправка 1852 г. передала это право исполнительной власти, т.е. префекту. От реконструкции выиграли все, кроме беднейших квартиросъемщиков, безжалостно выброшенных из привычных кварталов, с минимальной компенсацией в виде подъемных, но это волновало лишь немногих писателей, тогда как следов организованности среди изгоняемых не было, так что операция прошла практически без сопротивления.
Бульвары известны всем, но содержание программы реконструкции значительно шире. Помимо уже упомянутых работ по совершенствованию инфраструктуры города, были расширены и упорядочены многие улицы, высажены сотни тысяч деревьев, к городу присоединились Венсеннский и Булонский парки. Внутри городской ткани были созданы еще два парка – Шомон и Монсо, сформировано несколько новых площадей. Хотя новые площади и городские парки явно следовали лондонским образцам, парижские отличались от них существенно. В лондонских парках не было ресторанов, на площадях не было магазинов, тогда как в Париже этим местам был придан оттенок демократического, публичного развлечения. Вскоре к привычным уже пассажам добавились универсальные магазины, почти сразу же заимствованные Америкой как тип, и большие гостиницы, в свою очередь, заимствованные из успешного американского опыта. Широкие тротуары дали возможность жизни кафе выплескиваться на улицу. К тому же, весь город был ярко освещен по ночам новым, электрическим светом. Вскоре рабочий район Монмартр, частично занятый старыми виноградниками, начал заполняться мастерскими художников, старые рабочие бистро начали наполняться совершенно новой публикой, что, как показало время, означало формирование нового типа городской среды – пример качественного изменения образа жизни, без существенного изменения самой застройки в течение длительного времени.
Сформировался и другой тип такого же изменения: близкие по духу фасады домов, выходящих на бульвары и расширенные улицы скрывают весьма сложную структуру. Если первые этажи, обращенные на улицу, заняты магазинами, ресторанами или мастерскими, то второй этаж, именуемый бельэтажем, занят просторными апартаментами, тогда как верхние этажи, на которые поднимаются по «черной» лестнице со двора, заняты последовательно все более скромными квартирами, тогда как на мансардах ютилась совсем уже скромная публика. Именно этот тип социальной развертки дома по вертикали получил наибольшее развитие при строительстве доходных домов Петербурга, а затем и Москвы, с тем, что Петербург развил ее еще дальше, создав систему убывания класса жильцов по мере удаления от парадного фасада во внутренние дворы дома-квартала.
Ильдефонсо Серда был автором наиболее эффективного генерального плана крупного города во всей Европе XIX в. Барселона по сей день вполне эффективно функционирует на сетке улиц, заложенных Серда. После многих десятилетий, когда необычные кварталы города с их срезанными углами и садами внутри были варварски застроены внутри, идет восстановление исходной структуры кварталов. Работа Серда с одинаковым основанием может быть отнесена и к практике и к теории урбанизма. Ему удалось исходно обеспечить и сохранение исторического ядра столицы Каталонии, и обеспечение удобной связи города с его окружением, и эффективное объединение железнодорожных и трамвайных маршрутов. К сожалению, в тогдашней Европе Каталония была глубокой провинцией, и все работы Серда получили известность лишь век спустя.
Стоило Лондону привлечь всеобщее внимание Всемирной выставкой 1851 г., как через шесть лет Париж ответил своей Всемирной выставкой, выстроив для нее Дворец Промышленности у Елисейских полей, после чего этот старый променад стал прямым продолжением столичного центра. Формирование комплекса Трокадеро и строительство Эйфелевой башни было, тем самым, уже предопределено. В целом по уровню комфорта городской среды Париж резко вырвался вперед, завоевав статус мировой столицы, что, в конечном счете, многократно окупило все расходы на его поэтапную реконструкцию.
Так сложилось, что не менее интересная работа, осуществленная на дальней тогда периферии Европы, в Испании, долгое время оставалась изолированным экспериментом, практически не известным даже специалистам – в XIX в. Каталония и ее столица не входили в число обязательных пунктов посещения.
Современная структура города оформилась благодаря осуществлению «Плана Серда», новаторского проекта, призванного привести город в соответствие с его настоящими и будущими потребностями, и возникновению нового района Эшампле, соединившего старый город с небольшими соседними поселениями.
В1714 году Барселона была объявлена военной крепостью, и строительство на равнине, за средневековыми стенами было запрещено. Плотность городского населения увеличивалась, достигнув к 1854 году самого высокого уровня в Европе и приведя к страшным эпидемиям. В листовках гигиениста Монлау были впервые заявлены городские планировочные потребности: «Долой городские стены!» (1841 г.).
В1855 г. правительство уполномочило инженера Ильдефонса Серда выполнить топографическую съемку равнины вокруг города. Серда воспользовался возможностью и пошел дальше, предложив предварительный проект расширения города. Через некоторое время Серда официально было поручено составить «Проект Преобразования и Расширения Барселоны», который он завершил в 1859 г.
В 1861 году в технико-экономическом обосновании реформы Внутреннего Города для Мадрида, под названием «Теория городской дорожной сети» (Teoria de viabilidad urbana) Серда начал разработку общей теории городского преобразования. В 1863 г. его Предварительный «План для Доков Барселоны», проект смешанного грузового и транспортного терминала, дал ему возможность скорректировать план Эшампле, чтобы интегрировать железную дорогу в городскую ткань города. В 1867 г., используя опыт, накопленный во время его ранних проектов и теоретических трудов, он написал и опубликовал первый трактат об урбанизме — «Общую теорию урбанизации», своего рода руководство для развития городов Испании. Еще через пять текст был расширен за счет добавления «Общей теории развития сельских территорий».
Собственно говоря, именно Серда следует счесть первым в развитии планировки города как научной дисциплины, да и само слово урбанизация введено в оборот в его текстах. Его идеи также предвосхищали некоторые из самых современных планировочных теорий. Опережая Патрика Геддеса на несколько десятилетий, Серда – в Каталонии, где было очень сильно влияние идей анархистов, резюмировал свою концепцию в принципах, вынесенных на фронтиспис его главной книги:
«Независимость человека в пределах дома Независимость дома в пределах города
Независимость различных видов движения на городских дорогах
Стирание граней между сельским и городским началами
Принцип непрерывности движения
Урбанизация основана на развитии сетей».
В отличие от Геддеса, Серда был в первую очередь практиком. Практиком нового типа, выстраивающим деятельность на основе целостной концепции.
«Проект преобразования и расширения Барселоны» предлагал создание просторного современного города, расширяющегося, следуя ортогональной сетке, модифицированной необычным образом. Это ортогональная сеть из улиц 20-метровой ширины и нескольких авеню 50-метровой ширины, «трансцендентных улиц» (как называл их Серда), главных артерий города, соединяющих город с регионом. Анализ плана выявляет лежащую в его основе теоретическую модель, базирующуюся на равномерном распределении объектов и коммуникаций общественного пользования. Общий городской план Барселоны состоял из 3 секторов (20 на 20 кварталов), 12 районов (10 на 10 кварталов) и 48 микрорайонов (5 на 5 городских кварталов) — всего 1200 городских кварталов.
Предварительное предложение 1855 г. было сфокусировано на жилищном проекте, инкорпорации городской инфраструктуры и включении новых механизированных форм транспорта в городскую ткань. Для городских коммуникаций, воды, газа, телеграфа, уличного освещения и канализации Серда предлагал привычные для нашего времени проходные коллекторы. Были предложены разнообразные типы жилья, варьирующиеся от особняков для состоятельного среднего класса до многоквартирных домов под аренду несемейными рабочими. Все дома, независимо от класса, планировалось обеспечивать естественной вентиляцией, освещением и равным доступом к городским службам и инфраструктуре. Жилье, к тому же, должно было включать прогрессивную систему переработки отходов.
Предложение по расширению Барселоны 1859 года определило и затем внедрило планировочную концепцию Via – Intervias, в соответствии с которой возникла сложная решетчатая структура с восьмиугольными (за счет срезания углов прямоугольника) кварталами, 113 м по длине, и восьмиугольных мини-площадей на каждом перекрестке. Поезда (позже трамваи) должны были двигаться вдоль улиц и «стесанные» углы обеспечивали бы более легкое движение на углах. Кварталы должны были вместить промышленность, торговлю и прочие виды услуг. Первоначально Серда предполагал застройку только двух сторон каждого квартала, чередуя в шахматном порядке застроенные линии и открытые дворы-сады. В 1863 г. проект был скорректирован с учетом изменений, навязанных правительством под давлением землевладельцев. Плотность застройки возросла с 50% до примерно 66%. Ильдефонс Серда скомпоновал много новых С-образных жилых блоков, с застройкой по трем из четырех сторон квартала. Разнообразие планировочных предложений для этой компоновки было не менее оригинальным, чем предложения второй редакции плана, однако наиболее примечательным новым элементом было внедрение железной дороги в городскую ткань – процесс, который Серда назвал «укрощение и одомашнивание железной дороги». В высоко инновационном подходе к городской планировке сеть рельсовых дорог должна была проходить под землей, обслуживая жилые и торговые потребности, с доступом с платформ в подвальном и полуподвальном уровнях. Сбор и вывоз мусора предполагалось обеспечивать тоже при помощи городских железнодорожных путей.
В окончательном варианте единицей города остается квартал. 25 кварталов составляют район с общественным центром, 4 района образуют округ, в котором должен быть рынок, 4 округа образуют сектор, включающий городской парк, больницу и два административных здания. Вначале было выделено три уровня дорог: внутригородские, дорога-связь с новым районом Эшампле (в переводе означает пример, образец), внешние связи Барселоны. Затем появилась сеть дорог, структурирующих Эшампле и, наконец, система железных дорог, связывающая два вокзала.
На стадии «Предпроекта» Серда разрабатывает много вариантов жилья:
Комфортное жилье: 1 разряд – изолированный двухэтажный дом площадью около 600 кв.м без смежной стены, с центральным патио; 2 разряд – трехэтажный двухквартирный дом площадью 230 кв.м на этаж, со смежной стеной, с общим центральным патио, одна из квартир двухэтажная; 3 разряд – двухэтажный одноквартирный дом между смежных стен, с двумя боковыми патио; 4 разряд – два трехэтажных шестиквартирных дома между смежных стен, с общим центральным патио, цокольный этаж с торговым помещением. Этот тип наиболее широко использован в окончательной форме проекта.
Ильдефонсо Серда, автор наиболее эффективного генерального плана крупного города XIX в., тактично вписал новую площадь в средневековую Барселону.
Квартиры для рабочих: 1 разряд, в квартире – ванная, гостиная, кухня, 3 спальни; 2 разряд, в квартире – ванная, гостиная, кухня, 2 спальни; 3 разряд, в квартире – гостиная, кухня, 2 спальни, общая ванная в доме; 4 разряд – квартира для четырех холостяков: все услуги общие (прачечная, столовая).
Ильдефонс Серда продемонстрировал редкую изобретательность планирования «модульных» жилых блоков-домов. Расположение двух параллельных блоков, Г или Т-образные компоновки обеспечили высокую степень пространственного разнообразия. Была создана возможность создания частных садов, примыкающих к жилью, и общественных садов или парков в каждом городском квартале. В небольших площадях автор проекта видел первичное публичное пространство для торговли и уличных развлечений, включая раек и театр.
В листовке «Несколько слов жителям Барселоны о расширении города» Серда рассмотрел каждую из ситуаций, которые могли бы возникнуть при изменении границ участка, в случае перевода сельских участков в городские земли. Экономическая стратегия, изложенная в проекте, предусматривала, что земля должна быть приобретена муниципалитетом, участки урегулированы, обеспечены коммуникации и инфраструктура, после чего урегулированные участки земли должны возвращать владельцам за вычетом 10 %. Влияние османовской модели очевидно: эти 10 % должны компенсироваться возросшей стоимостью новой городской недвижимости, что будет использовано для финансирования всего процесса застройки. В первые годы реализации Серда служил техническим директором, ответственным за Эшампле и многие из чертежей преобразованных участков были сделаны им собственноручно. На геометрических планах-корректировках он отмечал, какие зоны должны быть использованы и в какой последовательности, где разрешено строительство, и какова максимальная площадь застройки, согласно проекту.
Стремясь достичь максимального эффекта, Серда сознавал, что всякое проектирование требует компромиссов, в результате чего большая часть задуманного была осуществлена. Он преодолел возражения владельцев недвижимости против стесанных углов кварталов, когда те опасались потери возможной прибыли. В результате эта форма кварталов стала отличительной чертой всего проекта и застройки, символом Барселоны по сей день. Столь же существенно, что в самом начале была создана основная ось восток-запад – Гран Виа, что закрепило решетчатую планировку Эшампле. План расширения Барселоны, разработанный Серда, оставался в силе до 1953 г.
Крупные парки, много более мелких зеленых зон, открытых пространств и площадей и требование Серда высаживать 200 деревьев в каждом городском квартале, как минимум, выдержали нападки и резкую критику его плана. Барселона остается более зеленым городом, чем многие другие того же масштаба. Рациональные городские и региональные транспортные сети и постоянно развивающаяся эффективная интеграция сетки городских улиц Барселоны в региональную, национальную и межнациональную дорожные сети помогли сократить плотность городского транспорта и сопутствующее загрязнение. Общая площадь, отведенная под дороги выше 30 %, тогда новейшие районы, граничащие с Эшампле, функционируют хуже, немногим лучше, чем Старый Город. Несмотря на то, что сейчас предпринимается много попыток исправить положение – там под дорогами всего 19 % площади. В целом, несмотря на то, что часть кварталов была со временем доуплотнена (только сейчас началась расчистка внутренних дворов), работа Серда успешно выдержала испытание временем. Реконструкция промышленных зон и прибрежной полосы, осуществленная в новейшее время, стала продуманным и вполне естественным продолжением его концепции.
К сожалению, периферийное положение каталонской Барселоны в Испании и, тем более, в Европе до второй половины XX века не привлекали к реконструкции Барселоны внимания, которого несомненно заслуживала работа Ильдефонса Серда.
Необходимо отдать должное эффекту, который произвел на многочисленных читателей образ, так сказать, города низов в романах, до возникновения социологии как научной дисциплины исполнявших роль социологических исследований. Диккенс, Гюго, Золя, Достоевский, в не меньшей степени писатели второй руки, вроде Дизраэли, Юисманса, Лескова или успенского, во многом подготовили перелом.
Пока внимание публики было приковано к метаморфозам Лондона и Парижа, политики услышали, наконец, призывы урбанистов социальной ориентации обратить общественное внимание на катастрофическое положение рабочего населения городов, условия обитания в кварталах многоэтажных домов, специально построенных девелоперами для сдачи в наем беднейшим арендаторам, были поистине ужасны. Викторианское общество не без оснований обвиняли в ханжестве, однако к началу 80-х годов XIX в. моралисты заставили это общество ужаснуться, на множестве примеров показав не только связь бедности с теснотой и отсутствием гигиены, но и полное падение нравов в рабочих кварталах. Еще в 1868 г. был принят «Акт о жилищах ремесленников и рабочих», давший местной власти право строить новые дома для трудовых классов, а еще через семь лет была принята поправка к закону, давшая местной власти право сносить непригодные к жизни дома и переселять их жителей в новые жилища. Однако все это оставалось на бумаге, равно как и акт, разрешивший строить коттеджи для рабочих, и специальная Королевская комиссия заключила, что рабочие классы сами должны принять участие в своей судьбе. Реакция превзошла ожидания парламентариев, так как к этому времени активисты сумели продвинуть социалистические и коммунистические лозунги в гущу рабочих масс. Последовали демонстрации, нередко переходившие в стычки с полицией, тем более что в ряды демонстрантов охотно вливались люмпены всякого рода.
Из всех европейских столиц к концу XIX в. наихудшие условия жизни сложились в Берлине – городе наиболее развитом в промышленном отношении. Образцом для массовой жилой застройки под найм послужили казармы, в свое время строившиеся для отставных солдат императора Фридриха Второго.
В 1887 и следующем году Чарльз Бут, ливерпульский судовладелец, организовал первое в мире крупномасштабное социологическое исследование городской бедноты в Лондоне. Результатом стало заключение – к этому классу следовало отнести 35 процентов лондонцев, т.е. около миллиона, но главным выводом стало расслоение этого множества. Согласно Буту, лишь около 50 тыс. относилось к люмпен-пролетариату, который, с точки зрения истых викторианцев, мог интересовать исключительно полицию. Ко второй группе Бут отнес около 300 тыс. тех, кто перебивался случайными заработками, на грани выживания.
Еще 250 тыс. человек были отнесены к классу жертв конкуренции и кризисов, имевших нерегулярный и низкий заработок, и еще около 400 тыс. тех, кто имел постоянную плату за труд, но решительно недостаточную для поддержания семьи. Результаты исследования Бута были подхвачены социалистами, в распоряжении которых было острое перо драматурга Бернарда Шоу. Они оказали воздействие на политиков, и в 1890 г. был принят очередной Акт о рабочем жилище, согласно которому, наконец, появилась возможность осуществлять принудительный выкуп земли и недвижимости под строительство жилых домов, включая коттеджи и таунхаусы.
Кварталы, собранные из домов, прозванных «гантелями» за форму световых (скорее вентиляционных) щелей, стали примером конечно же самого эффективного – с точки зрения домовладельцев – и самого чудовищного по условиям проживания типа съемного жилья. Это нью-йоркское изобретение было хуже даже жилых «казарм» Берлина.
Лондон был крупнейшим городом мира, соответственно и нагромождение проблем здесь было наибольшим, однако те же проблемы проступили повсеместно. В Париже того же периода 330 тыс. человек жили в условиях, когда, как и в Лондоне, на одну комнату приходилось более трех обитателей, и еще плотнее. И здесь законодательство 1894,1906 и 1912 годов открыло путь строительству недорогого жилья и, более того, последняя из редакций закона давала право правительству проектировать и строить такое жилье за казенный счет. Впрочем, до войны 1914 г. было построено всего 10 тыс. таких квартир – в семь раз меньше, чем удалось построить по программе Лондонского городского совета.
Берлин, население которого удвоилось за двадцать лет и к 1910 г. достигло почти четырех миллионов жителей, был в еще худшем положении, за счет компактности его территории в тогдашних границах. Здесь весь прирост рабочего населения был сосредоточен в кварталах, застроенных пятиэтажными «казармами» (официальное название), с разрывом между ними в 5 м, достаточным для того чтобы пропустить пожарную машину в протяженный двор. Этот тип застройки был разработан при Фридрихе Великом для расселения солдатских семей, а в 1858 г. он был узаконен Планом Полицей-Президента как универсальный – в целях интеграции бедных и богатых в единых условиях!
Стоит заметить, что во всех ведущих столицах к реформам толкали прагматические соображения подготовки к войне: из 10 тыс. англичан родом из промышленных городов лишь 3 тыс. были признаны годными к военной службе, из берлинских рекрутов – менее половины против двух третей сельских жителей. Сходную картину дали исследования Ивана Озерова в России. Еще резче проблема рабочего жилища проступила в США, где концентрация людей в городах всегда имела упорных противников по идеологическим соображениям, как противоречившая идее личной свободы. Комиссия по доходным домам установила в 1894 г., что трое из пяти ньюйоркцев жили в наемных квартирах, в домах, занимавших 80% участка, а плотность населения на гектар территории превысила ту, что была характерна уже не для европейского города, а для индийского Бомбея. Не лишено интереса, что все это было результатом конкурсного проектного решения 1879 г., породившего так называемые «гантели». В этих домах, которые можно счесть шедевром уплотнения, 24 маленькие квартиры приходились на участок шириной 9 м и глубиной 35 м, а 10 из 14 комнат на каждом этаже были обращены к узкой щели светового колодца. Если принять во внимание влажную жару нью-йоркского лета и то, что в типовом квартале, собранном из четырех «гантелей», прижатых одна к другой, было «упаковано» до 4 тыс. человек, а в множестве квартир оказывалось по две семьи, легко понять, что эти несчастные проводили краткий досуг на улице и, часто проводили весь досуг на наружных пожарных лестницах.
В отличие от Европы, где перед Мировой войной уже утвердилась идея публичного строительства для наиболее нуждающихся, американцы решительно отказались от нее, ссылаясь на осложнения для частного предпринимательства, неизбежный рост бюрократии и вторжение политики в сферу бизнеса. Вместо этого было решено усилить нормативные ограничения для частного девелопера во всем, что относилось к стандартам пространственного и технического порядка. Актом 1901 г. было утверждено свыше ста таких технических регламентов.
Так или иначе, проблема массового недорогого жилья приобрела международный характер, и в попытках приблизиться к ее решению впервые урбанисты-теоретики и обеспокоенные практики разного рода оказались по одну сторону. По другую сторону маячил вполне реальный образ социальной революции, и хотя свой знаменитый лозунг «Архитектура – ИЛИ Революция» Ле Корбюзье выдвинул много позднее, уже после российских событий, необходимость выработки новых принципов планирования развития городов была широко осознана как путь к самосохранению. Тем более широко, что Освальд Шпенглер, чья книга «Упадок Запада» (в России известная как «Закат Европы») оказалась на полке всякого читающего человека, с необычайной энергией и красноречием предсказал смерть цивилизации от самоудушения в городах.
Мы не можем здесь пересказать сложную историю реформизма в городском планировании в полном ее объеме, поэтому ограничимся лишь несколькими, наиболее яркими фактами, очевидным образом соотносимыми с российскими реалиями наших дней, спустя целое столетие.
Строго говоря, невозможно твердо установить, что следовало за чем. Когда именно идеи урбанистов опережали практику, а когда реальная практика явно вырывалась вперед. Независимо от статей, книг, и проектов, утопических в большей или меньшей степени, происходили ключевые перемены. Города продолжали расти, захватывая пригороды по мере строительства новых предприятий, трамвай и метрополитен сжали расстояния, заработная плата росла, что позволяло широко пользоваться общественным транспортом и увеличивало спрос на жилье. При этом в строительстве зарплата росла медленнее, что снижало его стоимость и увеличивало его доступность. Была открыта мощь ипотеки с невысокими процентными ставками и длительным сроком выплат. Все это было естественным ходом запущенного маховика капиталистической экономики, и тем не менее, идеи урбанистов отражались на всей этой практике – изредка прямо, непосредственно, но чаще через общий мировоззренческий сдвиг. В том, что относится к миру идеи, первенство опять принадлежало Лондону.
Все тот же Чарльз Бут в первый год XX в. опубликовал программу интенсивного строительства наземных и подземных железных дорог, дублированную более частой сетью трамвайных путей, в качестве основы, побуждающей к развитию строительства в пригородах. Бут делал ставку на частную инициативу, но за реализацию той же по существу программы взялся ЛГС – Лондонский Городской Совет. Между 1900 и 1914 годами были построены 17 тыс. комнат на расчищенных от трущоб городских землях и еще 11 тыс. за городской чертой. Из четырех проектов, каждый из которых был связан либо с продолжением линии метро, либо с железнодорожной веткой, наиболее показательным стал поселок Олд Оук. Несмотря на скромные размеры, он послужил образцом и для берлинского района с милым названием Хижина дяди Тома, спроектированного архитектором Бруно Таутом в 20-е годы, и для уже послевоенных городов-спутников Стокгольма. Однако планировщики ЛГС, уступая необходимости строить как можно дешевле и в привязке к трамвайным линиям (здесь цена проезда регулировалась ЛГС) в основном должны были манипулировать четырехэтажными зданиями в стандартной планировочной сетке улиц. Лишь при строительстве поселка Нербюри сразу после войны они смогли перейти к свободному использованию возможностей ландшафта, создав из группы «террас» таунхаусов на холме своего рода подобие средневекового европейского городка.
Формирование первых «городов-садов» стало возможным благодаря соединению двух обстоятельств: предельный дискомфорт исторического города, перегруженного движением конных экипажей, с одной стороны, и интенсивное развитие пригородного железнодорожного сообщения. Вторжение автомобиля в уцелевшие поселки в большинстве случаев привело к их существенной социальной деградации и, соответственно, смене населения.
В 1908 г. после долгой борьбы в Парламенте был принят Билль о городском планировании и застройке, предписавший местным властям осуществлять разработку генеральных планов под будущую крупномасштабную застройку на значительных территориях. Отнюдь нет случайного совпадения в том, что Раймонд Унвин создал и возглавил в это время первую в мире кафедру городского планирования, так как уже через несколько лет генеральные схемы развития на площадях от 500 до 1500 гектаров становятся нормой для множества городов Великобритании.
Здесь резонно ввести небольшую интермедию, связанную с именем Патрика Геддеса. Этот профессор биологии в про винциальном шотландском университете был одним из тех универсальных интеллектуалов, кто сыграл ключевую роль в перевороте сознания планировщиков от частных задач к их общему контексту. Геддес сделал попытку увидеть регион как целостную систему, функционирование которой искажается влиянием города-метрополии. По Геддесу, всякое планирование должно начинаться с изучения ресурсов природного, географического региона, с исследования того, как люди умеют использовать эти ресурсы, формируя культурный ландшафт. Собственно с Геддеса утверждается мысль о необходимости опережающих комплексных исследований, вместо одних лишь топографических, что вполне удовлетворяло архитектора до того. Как позже подчеркивал Аберкромби, великое множество ошибок при реконструкции системы расселения было следствием игнорирования комплексной аналитической работы по сюжетам, на первый взгляд казавшимся простыми и иллюзорно очевидными.
За элементарной парой схем Патрика Геддеса в свое время скрывался принципиальный выбор пути развития городов: продолжение механического расползания вдоль дорог, или развитие территории между старыми дорогами с прокладкой новых линий связи с центральным городом, сохраняющим свой масштаб. Реальное развитие пошло по обоим путям в одно и то же время.
Геддес предложил свою систему «разреза» по региону, начиная с горных склонов и завершая морским берегом, выкладывая на карту в последовательности виды трудовой деятельности, использующей те или иные ресурсы природного ландшафта, и от этих видов деятельности выстраивая предпосылки той или иной системы поселений. Геддес многим был обязан Петру Кропоткину и Элизе Реклю, с которыми он многократно встречался в Брайтоне, где проживали в изгнании эти два замечательных человека, объединявших в себе компетенции географа и убеждения анархиста. Кропоткин, мечтавший о воссоздании свободной ассоциации свободных людей, какую он видел в европейском городе до его подавления централизованным государством, был целиком обращен в будущее. Он увидел в техническом прогрессе основу для децентрализации производства и, вместе с ней, для того чтобы вновь сблизить поля и фабрики, которым электрическая энергия, передаваемая на любые расстояния, позволяет уйти от сосредоточения в сверхкрупных городских образованиях. Отталкиваясь от идей Кропоткина, Геддес уже в 1900 г., в своей лекции на открытии Всемирной выставки в Париже, провозгласил наступление «эры неотехники», наступающей вслед за «эрой палеотехники», породившей Манчестеры ушедшего в прошлое столетия. Геддес мечтал, что образованная после окончания Первой мировой войны Лига Наций станет ассоциацией европейских городов, способной противостоять столицам империалистических по духу государств: «Объедините дома в сотрудничество здоровых «соседств». Объедините эти «соседства» в обновленные кварталы, или, приходы, если угодно, и через некоторое время мы обретем и лучшую нацию, и лучший мир... Всякий регион и каждый город может обучиться тому, чтобы справляться с собственными проблемами – строить свои дома, готовить своих ученых, художников и учителей. Эти развивающиеся регионы уже видны в совместном бизнесе...», убежденность Геддеса велика.
В 1915 г. Геддес опубликовал «Эволюцию города», где идеалистические устремления приобрели форму «города-региона», или «конурбации». Он указал на реальный процесс складывания таких конурбаций в высоко урбанизированных зонах США, Британии, Германии, Франции, отметив при этом, что эта новая реальность все еще осуществляется в корсете «палеотехнических» представлений о городе и ландшафте. Многоречивые тексты Геддеса вряд ли оказали бы заметное влияние на мысль урбанистов, однако благодаря более прагматичным последователям и, прежде всего, Льюису Мамфорду, эти труды обозначили собой начало новой эпохи.
Как ни странно на первый взгляд, но первые, полнокровные примеры создания новых городов на периферии городов крупных появились не в Европе, а в США. Отталкиваясь от лондонских парков Джона Нэша и английских курортных городков Бата, Брайтона и Борнмута, блистательный ландшафтный архитектор Фредерик Олмстед, создатель Центрального парка на Манхэттене, а затем парков в нью-йоркском Бруклине и в Монреале, с 1869 г. создавал в предместье Чикаго городок Риверсайд. Линия железной дороги стала здесь единственной прямой, тогда как общий рисунок планировки создан сознательно искривленными улицами, так что более всего напоминает рисунок прожилок на дубовом листе. Через несколько лет тот же Олмстед пытался продать Тихоокеанской Железной дороге новый «органический» проект города Такома (штат Вашингтон), но его элегантная планировка, идеально обыгрывающая рельеф, решительно не соответствовала программе быстрого коммерческого освоения. США пошли иным путем.
Риверсайд, созданный в прелместье Чикаго по проекту ландшафтного архитектора Олмстеда, опередил европейские опыты «городов-садов» и оказал огромное влияние на Эбенизера Говарда, с именем которого навсегда оказалось связано это понятие. Бросается в глаза крупный масштаб участков под индивидуальную застройку, создание крупного парка и железная дорога, давшая жизнь Риверсайду, когда до массового автомобиля оставалось еще полвека.
Архитектор-художник Хью Феррис известен прежде всего своими выразительными рисунками, и мало кто помнит, что эти графические листы являлись всего лишь своего рода плакатами, взывавшими к тому, чтобы был принят закон 1916г., определивший правила отступа массива зданий от красной линии по высоте.
Новые пригороды, вроде Риверсайда, были доступны лишь немногим, а резкое разрастание сети общественного транспорта способно не только вывести людей из переуплотненного центра, но и впустить в него множество новых жителей, способных сделать там жизнь невыносимой. Отдавая себе в этом отчет. Комиссия по наемному жилью выдвинула совершенно новую идею. В полном соответствии с американской традицией передоверять регулирование жизни закону, а не исполнительной власти, было предложено ввести нормирование высоты и объема построек. Исполнительный секретарь комиссии Бенджамин Марш предложил воспользоваться опытом германского Франкфурта, так что зонинг – законы о зонировании, определившие жизнь американских городов на столетие вперед, был заимствован из Германии. В 1916 г. Нью-Йорк вводит правило зонирования по использованию и по высотам, одновременно с законом об обязательных отступах ярусов от красной линии при возведении небоскребов, и есть основания утверждать, что эти два закона в совокупности сыграли роль долгоживущего главного архитектора, которого здесь не было никогда.
Крупный бизнес быстро уяснил выгоды жесткого регулирования, позволявшего избавляться от нежелательного соседства промышленных производств или кварталов, переполненных беднотой, и достаточно скоро, в 1923 г. был принят Закон о государственном стандарте зонирования. Дополнение 1927 г. закрепило за генеральным планом статус закона, обязательного к исполнению. Однако сама разработка генерального плана была определена как рекомендуемая, но не обязательная, вследствие чего большинство городских комиссий по городскому планированию так и не получило средств на разработку генплана. Фактически планировочная деятельность и зонинг оказались разобщены и законодательно, и фактически, что во многом предопределило дальнейшую судьбу американского городского планирования.
1 Амстердам сохранил верность этому типу застройки, так что и новые дома у каналов имеют все ту же шестиметровую ширину фасада, вследствие чего на них сразу же бросается в глаза чрезвычайно узкая щель входа, ниша с встроенной в нее лестницей шириной обычно всего 90 см.