Риторика: Практикум

Тропы — средство речевой выразительности. Оно является одной из частей судебного красноречия. Эту часть, со времен Квинтилиана и до наших дней, принято называть украшением. Считается, украшенная речь должна вызывать у слушателей чувство удовольствия, но здесь нет прямой зависимости: чем больше украшений, тем больше удовольствия. Красиво лишь то, что вытекает из сути обсуждаемой темы. Ненужные украшения портят речь. Укра­шать речь нужно только тогда, когда вы хотите сделать какую-то мысль более яркой и очевидной для слушателей.

Троп (с др. греч.) — превращение, при котором слова приобре­тают другое, не свойственное им значение, но так, что речь при этом не только не теряет в ясности, но даже увеличивает ее.

Все тропы, по классификации Ю. М. Скребнева, делятся на количественные и качественные.

В первую группу могут быть занесены все случаи, когда различие между традиционным именованием объекта и фактически употребленным словом должно рассматриваться как количественное: оратор преуве­личивает или преуменьшает какие-то свойства называемого объекта. Тропы количества подразделяются на две противопо­ложные разновидности: гиперболу (преувеличение) и мейозис (преуменьшение).

Гипербола — преувеличение каких-либо свойств или качеств описываемого предмета. В гиперболе различают два вида: один употребляется при описании, другой — для выражения чувств и пережива­ний. Второй считается предпочтительнее первого, поскольку чувства и страсти, волнующие человека (любовь, страх, удив­ление, ненависть, гнев, печаль и т. д.), предполагают увеличе­ние предмета, а когда вызывают у слушателей соответствую­щие реакции, то гиперболические выражения кажутся более естественными.

Широко известны описательные гиперболы Н. В. Гоголя: «шаровары шириною с Черное море»; «Редкая птица долетит до середины Днепра». В современной судебной речи к гипербо­лам прибегают редко, прежде всего потому, что это трудно, но русские мастера судебного красноречия широко использовали данный троп:

«Чтобы предположить этот мотив, нужно думать, что чело­веческая природа так гадка, что люди не делают преступлений только потому, что руки их и каждый палец закованы цепями закона, и цепи эти, в лице урядников и полицейских, охраня­ют Русскую империю моралью своей во веки веков» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту Лебедева и других обвиняемых). Здесь гипербола соединяется с метафорой и иронией. При этом оратору не следует начинать речь с гиперболы. Слушателя к ней надо подготовить.

Мейозис — логическая и психологическая противоположность гиперболы. Сущность мейозиса со­стоит в намеренном преуменьшении свойств объекта речи («мужичок с ноготок», «мальчик с пальчик»). Однако психо­логическая структура мейозиса более сложна и утонченна. Го­ворящий доверяет способности слушателей понять намеренно скромную сдержанность оценок и учесть несоответ­ствие меж­ду тем, что говорится о предмете, и тем, что этот предмет представляет собой в действительности. Например, когда о предстоящих больших затратах кто-нибудь скажет, что «дело влетит в копеечку», то здесь использован мейозис.

Иногда мейозис путают с гиперболой. Поэтому подчеркнем: мейозисом является преуменьшение нормального или боль­шего, чем нормальное. Назвать хорошее или отличное терпи­мым — значит, употребить мейозис.

Если объект действительно невелик, незначителен, неудовлетворителен и его языковая характеристика усиливает и подчеркивает эту незначительность — в подобных случаях пе­ред нами гипербола. Например, когда говорящий хочет ска­зать, что расстояние невелико, и использует выражение «ру­кой подать», он употребляет гиперболу.

Мейозис в судебной речи может оказаться очень эффективным средством воздействия на слушателей. Вот как, на­пример, его использовал А. Ф. Кони для того, чтобы вызвать у присяжных недоверие к показаниям убийцы, зарезавшего отца Иллариона, иеромонаха Александро-Невской Лавры. Подсудимый утверждал, что совершил убийство, не имея зара­нее обдуманного намерения.

«По его словам, он взял отца Иллариона, человека здоро­вого и высокого роста, за ворот. Тот его оттолкнул. Тогда подсудимый взял «ножичек», как он выразился весьма неж­но, и стал его колоть!» (Кони А. Ф. Речь по делу об убийстве иеромонаха Иллариона).

Мейозис может быть выражен любыми языковыми средст­вами. Исключение составляет специфическая разновидность мейозиса — литота, имеющая строго определенную логико-грамматическую форму. В основе литоты лежит логическая операция двойного отрицания: небесполезный, небезопасный, не без повода. В соответствии с логическим толкованием двой­ное отрицание равняется утверждению (полезный, опасный и т. д.), однако очевидно, что выражения-литоты имеют более слабое значение по сравнению с утверждениями. К литоте от­носят и случаи, когда отрицание добавляется к слову, имею­щему нежелательные, с точки зрения говорящего, признаки (плохой — неплохой), а также при замене какого-либо выра­жения на противоположное, к которому добавляют отрицание, например, вместо «согласен» говорят «не возражаю». Литота часто используется в обыденной речи. Так, в последнее время распространилось выражение «мало не покажется».

Приведем пример литоты, взятый из речи Ф. Н. Плевако: «Ребенок сохранил и другую черту материнскую — нелюбовь к блеску и роскоши» (Речь гражданского истца в защиту инте­ресов опеки А. В. Мазуриной). Здесь слово «отвращение» заменяется противоположным с отрицанием «не».

Во вторую группу входят качественные переименования, которые имеют немаловажное значение в судоговорении. Прежде чем анализировать различные изобразительные средства языка, следует уточнить, какими свойствами обла­дает слово, главное орудие говорящего, основной строитель­ный материал, какие возможности оно заключает в себе.

Слова служат названиями предметов, явлений, действий, т. е. всего, что окружает человека. Однако слово обладает и эстетической функцией, оно способно не просто назвать предмет, действие, качество, но и создать образное пред­ставление о них.

Понятие образности слова связано с явлением много­значности. Известно, что слова, называющие только один какой-либо предмет, считаются однозначными (мостовая, тротуар, троллейбус, трамвай), а слова, обозначающие не­сколько предметов, явлений действительности, — много­значными. Многозначность в какой-то степени отражает те сложные отношения, которые существуют в действительно­сти. Так, если между предметами обнаруживается внешнее сходство или им присущ какой-то скрытый общий признак, если они занимают одинаковое положение по отношению к чему-то, то название одного предмета может стать назва­нием и другого. Например: игла — швейная, у ели, у ежа; лисичка — зверек и гриб; гибкий тростник — гибкий чело­век — гибкий ум.

Первое значение, с которым слово появилось в языке, называется прямым, а последующие переносными.

Прямые значения непосредственно связаны с опреде­ленными предметами, названиями которых они являются.

Переносные значения, в отличие от прямых, обозначают факты действительности не непосредственно, а через отно­шение к соответствующим прямым.

Например, слово «лакировать» имеет два значения: пря­мое — «покрывать лаком» и переносное — «приукрашивать, представлять что-либо в лучшем виде, чем есть на самом деле». С понятием переносного значения слова чаще всего связано его образное употребление. Например, в слове «за­ноза» выделяется прямое значение — «тонкий, острый, ма­ленький кусочек дерева, вонзившийся в тело», и перенос­ное — «вредный, въедливый человек». Образный характер переносного значения слова очевиден. Говоря о большом количестве чего-либо, можно употребить слово «много» в пря­мом значении, а можно использовать другие слова в пере­носном значении — «лес труб», «град ударов», «бездна книг», «туча комаров», «пропасть денег» и т. д.

С понятием переносного употребления слов связаны такие художественные средства, как метонимия, метафора, синекдоха, широко используемые в любых ораторских вы­ступлениях, устном общении.

Метонимия (с др.греч.) — пере­именование. Суть этого тропа заключается в следующем. Если какие-либо предметы связаны между собой некоторым образом, то имя каждого из них может быть использовано вместо имени другого. Так, могут переименовываться явления и процессы, связанные причинной зависимостью, содержащее вместо содержимого. «Читать Лермонтова», говорится вместо «чтения произведений, написанных Лермонтовым». «Выпить чашку» — вместо «напитка в чашке». Подобным образом назва­ние страны может быть использовано вместо названия жите­лей этой страны, или герб страны вместо ее названия: «двугла­вый орел» вместо «России».

Для метонимии характерно использование:

► предыдущего вместо последующего, и наоборот;

► действия вместо причины, и наоборот;

► создателя вместо созданного, и наоборот;

► знака вместо значения, и наоборот;

► содержимого вместо содержащего, и наоборот;

► свойства вместо вещи, и наоборот;

► места вместо вещи, и наоборот;

► владельца вместо собственности, и наоборот;

► времени вместо вещи, и наоборот.

Суть этих переименований в том, что метонимия как бы сосредоточивает наше внимание на предметах, более для нас понятных.

Другим и более известным видом переименования являет­ся синекдоха (с др.греч. — подразумеваемость). Ее принято считать разновидностью метонимии. Гра­ница между метонимией и синекдохой весьма условна. Принято считать, что в метонимии объект сравнивают преиму­щественно по качеству, а в синекдохе — по количеству.

Такое возможно, когда сопоставляемые понятия настолько однородны в качественном отношении, что различия между ними воспринимаются в основном как количественные (одно — часть другого).

Для синекдохи характерно использование:

► рода вместо вида, и наоборот;

► целого вместо части, и наоборот;

► единственного числа вместо множественного, и наоборот;

► абстрактного вместо конкретного, и наоборот;

► собственного имени вместо нарицательного, и наоборот.

Приведем примеры использования синекдохи.

В сказке А. С. Пушкина о царе Салтане есть такие строки:

Царь велит своим боярам,

Времени не тратя даром,

И царицу и приплод

Тайно бросить в бездну вод.

Здесь более общее родовое понятие «приплод» используется и место видового «ребенок». С помощью такого переименова­ния показана попытка составителей приказа если не скрыть, то хотя бы придать видимость пристойности бесчеловечным действиям.

В суде часто звучит фраза: «Защита требует оправдания подсудимого». Если при этом имеется в виду просто «защит­ник», то в данном предложении также используется синекдо­ха: целое заменяет собою часть.

Данный троп можно обнаружить, например, в рассуждении Ф. Н. Плевако:

«Этот скачок обвинения не оправдывается судебным следствием, хотя понятно, зачем он сделан. Дело в том, что обвинитель не может по своему произволу карать деяния людей и подвергать их наказанию» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту А. И., Н. И. и М. Д. Новохацких).

Здесь целое заменяет собой часть.

Использовав синекдоху, оратор в последнем случае формулирует более сильное утверждение о недопустимости для любого обвинителя подвергать наказанию людей по своему произволу. Такое утверждение, конечно, сильнее, чем простое указание на недопустимость подобных действий со стороны конкретного представителя обвинения.

Метафора (с др.греч). — перенос. Это основной троп, с помощью которого одно выражение заменяется другим. Замена производится на основании сходства между вещами. Метафоры очень часто употребляются в самых различных сферах языка. Их используют при описании технических приспособлений: колечко, зубчик, дужка, палец, крышка и т. п. В бытовой речи стереотипные метафоры превращаются в шаблонные выражения: кипеть от негодования, прожигать жизнь, золотые руки и т. д. Метафоры творческого характера используются или для наименования незнакомых нам вещей, процессов, явлений (при этом используются имена хорошо известных и знакомых предметов), или являются продуктом целена­правленного художественного творчества. В последнем случае упо­требление метафоры может выходить за рамки односложной замены (например, говор волн вместо шума или плеска). Метафоры должны быть оригинальными, необычными, вызывать эмоциональные ассоциации, помогать слушате­лям глубже осознать, представить событие или явление.

Из речи прокурора Н. В. Муравьева:

«При одном имени каждого из дел разом всплывают свое­образные, драгоценные своею жизненностью яркие типы зла, поднятые ими из мутной воды современного общества»;

«Действительно, показания подсудимых, их сознание, их запирательство и ложь, их недомолвки и молчание, показания потерпевших и простых свидетелей под присягой и без при­сяги, и протоколы обысков и осмотров, и вещественные до­казательства самых разнообразнейших разрядов и значений — всё безграничной вереницей проходило перед вами на судеб­ном следствии.

Таковы доказательства, такова твердая почва, на которой стоит обвинение. Обратимся же к обозрению возведенного на этой почве колоссального здания преступлений. От фунда­мента до вершины, от деталей до целого, камень за камнем должны мы рассмотреть его. Только тогда будем мы в силах разрушить его, только тогда, обращенные в прах, скоро изгла­дятся самые следы его темного существования». В первой цитате метафора «мутная вода» служит названи­ем всего противозаконного, характерного для общества.»

Во втором примере дается развернутая метафора. Про­курор начинает с перечисления всего того, что было пред­ставлено на судебном следствии, что выслушали, увидели, узнали присутствующие в зале заседания. Все это он име­нует твердой почвой, а совокупность преступлений, все со­деянное подсудимыми рисуется как колоссальное здание, которое в процессе судебного разбирательства следует рас­смотреть, т. е. детально, от фундамента до вершины, камень за камнем изучить, чтобы вынести справедливый приговор.

Метафора в судебной речи имеет право на существование только как средство для достижения успеха, а не как источ­ник эстетического наслаждения. Доказывая необходимость употребления метафор, известный русский юрист П. С. Пороховщиков писал, что

«речь, составленная из одних рассужде­ний, не может удержаться в голове людей непривычных; она исчезает из памяти присяжных, как только они прошли в со­вещательную комнату. Если же в ней есть эффектные карти­ны, этого случиться не может».

Развивая мысль, он добавляет:

«Следует не только описывать факты, но изображать их под­робности так живо и образно, чтобы слушателям казалось, что они почти видят их; вот отчего и поэт, и художник имеют так много общего; поэзия отличается от красноречия только боль­шой смелостью и увлечением; проза имеет свои картины, хотя более сдержанные; без них обойтись нельзя; простой рассказ не может привлечь внимание слушателей, ни растрогать их; и поэтому поэзия, то есть живое изображение действитель­ности, есть душа красноречия» (!Метафора)

Античные риторы различали четыре вида метафоры. Такое различие сохранилось и в русской поэзии, и прозе.

Одно одушевленное существо заменяется другим одушевленным:

И помогал ему Магницкий благородный,

Муж твердый в правилах, душою превосходный,

И даже бедный мой Кавелин-дурачок,

Креститель Галича, Магницкого дьячок.

(А. С. Пушкин)

Вместо одной неодушевленной вещи употребляется дру­гая, также неодушевленная:

В нем сердце замерло, дрожит,

Из хладных рук узду роняет,

Тихонько обнажает меч,

Готовясь витязя без боя

С размаха надвое рассечь...

К нему подъехал. Конь героя

Врага почуя, закипел,

Заржал и топнул. Знак напрасный!

Руслан не внемлет; сон ужасный,

Как груз, над ним отяготел!..

Изменник, ведьмой ободренный,

Герою в грудь рукой презренной

Вонзает трижды хладну сталь...

(А. С. Пушкин)

Вместо вещей одушевленных употребляют неодушевлен­ные:

Он счастлив, если ей накинет

Боа пушистый на плечо,

Или коснется горячо

Ее руки, или раздвинет

Пред нею пестрый полк ливрей,

Или платок подымет ей.

(А. С. Пушкин)

Для характеристики вещей неодушевленных употребля­ют выражения, присущие одушевленным существам:

Пока дохнет веселый день

И двигнется ночная тень.

(А. С. Пушкин)

Последний вид метафоры считается наиболее предпочти­тельным, поскольку, оживляя неодушевленное, поэт и оратор придают речи динамичность и образность. Однако сказанное о метафорах не означает, что их следует употреблять как можно чаще. Метафора во-первых, должна быть уместной, во-вто­рых, надо иметь в виду, что большое число метафор делает речь не ясной, а, наоборот, затруднительной для понимания, превращая сказанное в загадку.

В судебной речи нельзя использовать такие же смелые метафо­ры, как в поэзии. Цицерон, как известно, был не только ора­тором, но также философом и поэтом; его речи считаются об­разцом красноречия и до сего времени. Он часто использовал метафоры в судебных речах, но в красоте и образности они слабее того, что используют поэты.

Судебному оратору следует избегать шаблонных метафор. Иронизируя по этому поводу, П. С. Пороховщиков отмечал, что если в деле имеются вещественные доказательства, можно заранее сказать, что обвинитель или защитник назовут их бес­словесными уликами или немыми свидетелями.

!	Любой троп — лишь внешняя форма мысли, а фор­ма всегда должна соответствовать содержанию.

Надо очень заботиться о том, чтобы сходство между предме­тами, на основании которого создается метафора, было ясным и четким, а не казалось отдаленным и трудным для восприятия. Нарушение этого правила приводит к образованию вы­чурных метафор, которые не проясняют, а затемняют мысль.

Нельзя соединять две разнородные метафоры для описания одного предмета. Примером подобной несообраз­ности может служить фраза: «Вооружиться против моря не­участий». Сказанное невозможно представить и, услышав по­добное, человек просто теряется. Или следующее выражение: «Несчастный юноша! В какую пучину ты ввергнут, тогда как ты достоин лучшего пламени». Нельзя начинать метафору во­дой и заканчивать пожаром.

Еще Квинтилиан обратил внимание на невозможность по­добных сочетаний; он советовал ораторам избегать смешанных метафор и заканчивать речь тем видом метафоры, каким она начиналась. Для того чтобы избавиться от подобных ошибок, российские риторы советовали говорящему стараться представить в воображении описываемую с помощью метафор карти­ну, как будто бы он художник и переносит сказанное на холст. Противоречащие друг другу тропы при этом исключаются.

Обычно рекомендуют не слишком растягивать метафоры. Если оратор слишком долго останавливается на сходстве меж­ду предметами, которое служит для образования метафоры, и излагает его тщательно и подробно, тогда метафора превраща­ется в аллегорию.

Аллегория — выражение общей отвле­ченной идеи через конкретный образ.

Классическим приме­ром аллегории является стихотворение М. Ю. Лермонтова «На севере диком...»:

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим,

Одета, как ризой, она.

И снится ей все, что в пустыне далекой,

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утесе горючем

Прекрасная пальма растет.

Аллегория строго выдержана: одиночество и смертная тос­ка — вот что объединяет две, казалось бы, столь несходные картины. Именно сопоставление этих двух легко воспринимае­мых и представляемых картин позволяет читателю осознать достаточно сложную и абстрактную идею, выраженную авто­ром через описание двух деревьев.

В то же время следует отметить, что метафора и аллегория невозможны без сравнивания объектов, о которых идет речь. В тех случаях, когда можно заменить один объект другим, используется метафора. В случаях, когда использование метафоры кажется слишком рискованным, прибегают к сравнению.

Сравнение — сопоставление двух явлений для пояснения одного при помощи другого. Сравнительный оборот обычно создается при помощи сравнительных союзов как, точно, словно, подобно или же оборотом с творительным падежом.

Так, адвокат В. Д. Спасович, выступая по делу о подлож­ном составлении духовного завещания, сказал:

«Сношение ростовщиков с должниками, как я уже сказал, самые бессердечные. С одной стороны, человек молодой, имеющий ресурсы, рассматривается, как овечка, которую надо стричь, и стричь поближе к телу, даже до крови, до тех пор, пока она будет давать шерсть, а перестанет давать, ее можно зарезать».

В приведенном примере человек молодой, имеющий ресур­сы («предмет»), сравнивается с овечкой («образ»), которую надо стричь («признак»).

Поскольку сравнение предполагает наличие не одного, а двух образов, слушающий получает две информации, ко­торые взаимосвязаны, т.е. один образ дополняется другим. С помощью сравнения говорящий выделяет, подчеркивает предмет или явление, обращает на него особое внимание. Сравнение только тогда будет действенным, когда оно органически связано с содержанием, когда оно не затемняет мысль, а поясняет ее, делает более простой.

Сила сравнения — в его оригинальности, необычности, а это достига­ется путем сближения предметов, явлений или действий, которые, казалось бы, ничего общего между собой не име­ют. П. Сергеич в книге «Искусство речи на суде» пишет: «Чем больше различия в предметах сравнений, тем неожи­даннее черты сходства, тем лучше сравнение».

Вот, например, как П. Н. Обнинский с помощью ори­гинального сравнения обосновал свою нерешимость на­звать совершенное преступление «заранее обдуманным»:

«Так по ясному когда-то небу проносятся перед грозой облака, но кто угадает, из которого впервые сверкнет молния и загремит гром?.. То было представление, искушение, идея, отчаяние, все, что хотите, но только не «намерение» и при­том «заранее обдуманное».

Вот почему, господа присяжные заседатели, я не решаюсь возвышать свое обвинение, настаивая на этом признаке, хотя в некоторых взятых в отдельности фактах и можно было бы подыскать для того известное основание».

В речах судебных ораторов удачное сравнение, создавая наглядный образ, помогает говорящему конкретизировать задачу дальнейших действий в судебном разбирательстве. Из речи прокурора А. Ф. Кони:

«Каждое преступление, совершенное несколькими лица­ми по предварительному соглашению, представляет цельный живой организм, имеющий и руки, и сердце, и голову. Вам предстоит определить, кто в этом деле играл роль послушных рук, кто представлял алчное сердце и все замыслившую и рас­считавшую голову».

Близкое к предыдущему сравнению по основанию цело­стности (организм — глыба, вал) строится сравнение в речи В. Д. Спасовича:

«Господа присяжные заседатели! Настоящее дело имеет предметом преступление, которое по ходу своего развития похоже на катящуюся глыбу снега: она обрастает на лету ко­мьями снега, которые пристают к первоначальному ядру так, что наконец образуется цельный снежный вал».

Яркие, выразительные сравнения придают речи особую наглядность, образность. Совершенно иное впечатление производят сравнения, которые в результате частого их употребления утратили свою образность, превратились в речевые штампы: «храбрый как лев»; «трусливый как заяц»; «отражались как в зеркале»; «проходят красной нитью» и др. Недостатком следует считать и использование сравнения ради сравнения. Тогда речь становится витиеватой, искус­ственно растянутой.

Когда и как надо употреблять сравнения. 1. Все, что используется для объяснения чего-либо, должно быть более ясным, понятным и привычным для аудито­рии, чем объясняемый предмет. 2. Не следует сравнивать предметы, имеющие очевидное сходство между собой или относящиеся, как говорят ло­гики, к близким предметным областям. Например, нель­зя говорить, что эта щука как акула, поскольку оба по­нятия лежат в одной предметной области и включаются в понятие «рыбы»; такое сравнение будет слишком про­стым и непритязательным. Сравниваемые предметы на первый взгляд должны ка­заться совершенно различными. 3. Нельзя использовать сравнения, являющиеся литератур­ными или разговорными шаблонами. Таковы, скажем, сравнения героя со львом, человека в горести — с цвет­ком, склонившимся к земле, целомудрия — со снегом и т. п. Сравнения должны быть оригинальны, иначе они скучны. 4. Следует помнить и о том, что использование сравнений возможно для человека не во всяком душевном состоя­нии. Когда человек, например, возмущен или волнуется под влиянием сильной страсти, ему не до сравнений. Сравнения возникают в том случае, если оратор спокой­но исследует предмет, о котором говорит, либо слегка взволнован.

Важную роль в судебных речах призваны играть эпитеты. Эпитеты — художественные определения. Они позволя­ют более ярко характеризовать свойства, качества предме­та или явления и тем самым обогащают содержание выска­зывания.

Так, судебные ораторы, защищая или обвиняя престу­пившего закон, в своих речах нередко создают его портрет, воспроизводят эпизоды из его жизни. Эпитеты в этих зари­совках высвечивают те черты описываемой личности, те стороны ее жизни, которые говорящий считает наиболее важными.

Из речи адвоката Ф. Н. Плевако:

«Само возникновение ее (подсудимая Качка, убившая сво­его возлюбленного. — Авт.) на свет было омерзительно. Это не благословенная чета предавалась естественным наслажде­ниям супругов. В период запоя, в чаду вина и вызванной им плотской сладострастной похоти, ей дана жизнь. Ее носила мать, постоянно волнуемая сценами домашнего буйства и страхом за своего грубо-разгульного мужа. Вместо колыбель­ных песен до ее младенческого слуха долетали лишь крики ужаса и брани да сцены кутежа и попоек, словом, семя жизни Прасковьи Качки было брошено не в плодоносный тук, а в гнилую почву. Каким-то чудом оно дало — и зачем дало? — росток, но к этому ростку не было приложено забо­ты и любви: его вскормили и взлелеяли ветры буйные, суро­вые вьюги и беспорядочные смены стихии».

Отрицательно окрашенные эпитеты омерзительный, плот­ский, грубо-разгульный, гнилой, буйный, беспорядочный под­черкивают непригодность для нормального воспитания ребенка тех условий, в которых родилась и воспитывалась совершившая убийство.

Экспрессивность речи усиливается за счет противопос­тавлений (предаваться не естественным наслаждениям, а плотской сладострастной похоти; не колыбельные песни, а крики ужаса и брани да сцены кутежа и попоек; не в плодо­носный тук, а в гнилую почву; вскормили и взлелеяли не забо­ты и любовь, а ветры буйные, суровые вьюги и беспорядочные смены стихий), преобладания слов, отрицательно окрашен­ных (запой, похоть, буйство, страх, крик ужаса, кутеж, попойка), вставных вопросительных конструкций (и зачем дано ?), выражающих мнение оратора и призывающих тех, кто слушает, задуматься над этим.

Судебные ораторы стараются привлечь на свою сторону присяжных заседателей, повлиять на их решение о винов­ности или невиновности подсудимых, поэтому в обраще­ниях к ним также встречаются эпитеты, подчеркивающие уважение к их деятельности, сложность их работы, ответ­ственность присяжных заседателей перед обществом и за­коном, значимость принятых ими решений.

Из речи прокурора Н. В. Муравьева:

«Господа присяжные заседатели! Многотрудная и много­сложная задача выпала на вашу долю. Вам суждено было быть тем составом суда присяжных, последнее слово которых дол­жно завершить дело, гигантское по своим размерам, чрезвычайное по крайней сложности и бесконечному разнообразию своих обстоятельств. Три недели неустанной тяжелой работы и напряженного внимания посвятили мы все, здесь присут­ствующие, на рассмотрение и поверку обширного материала, собранного следствием. Три недели, вырванные из вашей ча­стной, личной жизни, недели, отданные вами на бескорыст­ное служение высокому гражданскому долгу, — вот та, гром­че и красноречивее всяких речей говорящая внешняя форма вашего священного труда, перед которым не может не прекло­ниться с благоговением само общество, вас избравшее. И тру­дились вы не напрасно; не бесплодны, смею думать, были те усилия рассудка и чувства, которые приходилось вам делать в эти долгие дни, проведенные здесь для того, чтобы усвоить себе и оценить по достоинству бесчисленные подробности происходившего перед вами судебного следствия. Загадочное стало понятно, сомнения рассеялись, неясное и сбивчивое разъяснилось, лучи света проникли в тьму и осветили самые мрачные закоулки человеческой совести, самые печальные факты человеческого падения».

Как и другими средствами речевой выразительности, эпитетами не рекомендуется злоупотреблять, так как это может привести к красивости речи в ущерб ее ясности и понятности. Полезным в этом отношении может оказать­ся совет А. П. Чехова. В одном из своих писем он отмечал:

«...читая корректуру, вычеркивайте, где можно, определе­ния существительных и глаголов. У вас так много опреде­лений, что вниманию читателя трудно разобраться, и он утомляется. Понятно, когда я пишу: «Человек сел на тра­ву», это понятно, потому что ясно и не задерживает внима­ния. Наоборот, неудобопонятно и тяжеловато для мозгов, если я пишу: «Высокий, узкогрудый, среднего роста чело­век с рыжей бородкой сел на зеленую, уже измятую пеше­ходами траву, сел бесшумно, робко и пугливо оглядываясь». Это не сразу укладывается в мозгу».

Ирония. Понятие «ирония» в литературоведении является довольно расплывчатым, и назвать его существенные признаки трудно. Дело в том, что ироничным может быть не только какое-то одно высказывание, но и целое художественное произведение. В качестве примера можно назвать «Преданного друга» О. Уайльда или рассказы М. Зощенко.

Ирония (с др.греч.) — притворство. Это отрицание, облекаемое в форму согласия или одобрения, основанное на иносказании, когда истинным смыслом высказывания оказывается не прямо выраженный, а противоположный ему, подразумевае­мый. В этом тропе говорящий стремится наиболее отчетливо показать противоположность между тем, что думает, и тем, что говорит. Если в метафоре переименование предметов производится на основе сходных черт, то в иронии — на ос­нове противоположности переименовываемых объектов. Иными словами, вместо необходимого слова используется его антоним. Обычно ирония используется в высказываниях, имеющих оценочный характер. Например: «Отколе, умная, бредешь ты, голова?» — обращение лисицы к ослу в басне Крылова.

Ирония в судебной речи вполне допустима. Ею пользова­лись как античные, так и русские ораторы. Например, в уже упоминавшейся нами речи Ф. Н. Плевако, произнесенной в защиту интересов опеки А. В. Мазуриной, адвокат говорил так:

«... Началась священная связь воспитательницы и пито­мицы: эта учила, та училась. И вот, когда курс учения кон­чился и данный Богом талант Мазуриной дошел до того пре­дела, который соответствовал взглядам руководительницы, она, гордая своим успехом, потребовала плату, выплатив ко­торую, ученица осталась нищей...».

Словосочетание «священная связь» употреблено явно в ироническом смысле. По материалам дела было известно, что воспитательница довела свою воспитанницу до безумия, а за­тем обобрала. Слово «связь» само по себе нейтрально и анто­нимом по отношению к выражениям «довести до безумия» и «обобрать» не является. Оратор усиливает его гиперболой «священная связь» — и антоним создан. В таком же иронич­ном смысле Ф. Н. Плевако говорит и о таланте Мазуриной, доведенном до своего предела. Слово «талант» предполагает высший уровень интеллектуальных достижений, а реальным фактом было установленное судом слабоумие Мазуриной. Причем слабоумие возникло как результат преступных дейст­вий подсудимой. Итак, мы видим: используемые оратором слова являются антонимами переименованных. Противопо­ложность между тем, что думает оратор, и тем, что говорит, очевидна.

С помощью иронии судебный оратор вынуждает слушателей самостоятельно оценивать действия подсудимой, но делают они это как бы под его диктовку.

Стилистические фигуры. Для оживления речи, придания ей эмоциональности, выразительности, образности употребляют также приемы стилистического синтаксиса, так называемые фигуры: анти­теза, инверсия, повтор и др.

Фигура — оборот речи, имеющий целью усилить выразительность высказанной мысли.

Среди фигур принято различать:

► фигуры мысли;

► фигуры для выражения мыслей. Последние называют также фигурами последова­тельностей.

Употребление фигуры мысли ведет не только к изменению способа выражения, но и к изменению самой мысли. Поэтому они и получили такое название.

Фигуры для выражения мыслей, в отличие от первых, выполняют чисто декоративную функцию, придавая речи изысканность, и только через это уве­личивают силу эмоционального воздействия на слушателей.

Поскольку фигуры мыслей имеют для юриста важное практическое значение, мы сосредоточим свое внимание на них.

Ораторы прибегают к фигурам мысли исключительно для того, чтобы придать сказанному живость, динамичность и на­глядность, или для того, чтобы, избегая однообразия и мо­нотонности, перейти от одной мысли к другой. В зависимости от выполняемой функции, фигуры мысли можно разделить на три группы:

► фигуры убеждения;

► фигуры украшения;

► фигуры эмоционального воздействия на слушателей, назы­ваемые также фигурами страстей.

Все фигуры, в отличие от тропов, не предполагают замену одних слов другими. До рассмотрения конкретных видов фигур мысли уточним: фигура мысли — это оборот речи, отличающийся от обычного (такого, которым для передачи данного чувства либо мысли традиционно пользуется большинство носителей языка) и позволяющий через усиление выразительности полнее передать мысли и чувства, испытываемые ора­тором.

Фигуры убеждения. Почти все фигуры этой группы содержат то, что В. В. Одинцов называл вопросно-ответным ходом. Важнейшей частью этого хода является задаваемый оратором вопрос. В простейшем виде вопросно-ответный ход не предполагает ответа, а представляет собой риторический вопрос. Такой вопрос, как известно, не является вопросом в полном смысла слова.

Первая. Риторический вопрос — это утверждение или отрицание в форме вопроса или восклицания. Например: «Поди-ка, догони его! Разве так можно поступать?»

Задается риторический вопрос не для того, чтобы получить ответ, а для убеждения тех, к кому оратор обращается. Этой фигурой часто пользовались античные ораторы: «Так возможны ли сомнения в том, что добычу предложили Хрисогону именно те люди, которые и получили от него часть этой добычи?» (Цицерон М. Т. В защиту Секста Росция. ). Цицерон не сомневается в том, что говорит, но сказать просто, что Хрисогону добычу предложили именно те люди, которые получи ли от него часть этой добычи, — значит, не передать значительную часть гнева и возмущения, переполняющих оратора.

Сравните одну и ту же мысль, выраженную сначала в форме риторического вопроса, а затем в нейтральной форме обычного утвер­дительного предложения. Риторический вопрос убеждает слушателей. Поэтому его и называют первой фигурой убеждения.

Вопросно-ответный ход предполагает использование не только риторических, но и обычных вопросов (вторая фигура). При этом оратор может не ограничиться одним вопросом, а задать их несколько, один за другим. Так говорил М. Т. Цицерон в речи

«В защиту Квинта Лигария»: «Скажи, что делал твой обнаженный меч, Туберон, в сра­жении под Фарсалом? Чью грудь стремилось пронзить его острие? С какими намерениями брался ты за оружие? На что были направлены твой ум, глаза, руки, твое рвение? Чего жаждал, чего желал?»

Конечно, вопросы производят более сильное впечатление, чем фраза: «Ты сам, Туберон, воевал против Цезаря, и мы знаем об этом». Кроме того, вопросы делают речь более живой и разнообразной. Мысль, высказанная в форме утверждения или отрицания, может быть не замечена или пропущена слу­шателями, но та же мысль, высказанная в форме вопроса, а тем более как серия вопросов, следующих один за другим, не может остаться незамеченной.

Третья фигура. Оратор задает вопрос и сам на него отвечает. Эту фигуру мысли использовал Ф. Н. Плевако в речи, произнесенной в защиту интересов опеки А. В. Мазу­риной:

«Бежала ли туда Мазурина, ища свободы, удобств жизни? Нет! Ни та обстановка, в которой нашли ее в 1881 году, ни та, в которой она жила в шестидесятых, — не лучше, а хуже позднейшей московской обстановки».

Четвертая фигура. Оратор спрашивает и, не дожидаясь ответа, формулирует опровержение или возражение. Вот про­стейшая форма такой фигуры мысли:

«У тебя не было дома? Нет, у тебя был дом. У тебя было много денег? Но ты в них постоянно нуждался».

Другой разновидностью вопросно-ответного хода является предварение или предупреждение (пятая фигура убеждения). Суть ее в следующем. Оратор, зная, что его слова могут вызвать возражения, сам эти возражения формулирует и произ­носит, а затем на них отвечает. Эту фигуру можно использовать во всех частях судебной речи, но чаще всего она бывает полезной в начале.

«Защитнику, прежде всего, необходимо постараться при­обрести доверие к себе. Доверие приобретается основательно­стью речи; но бывают речи основательные, которым, однако, нет веры: это бывает тогда, когда явится подозрение, что человек говорит не то, что хочет его сердце, — сердце в разладе с умом.

Подобное подозрение могло явиться у вас, господа присяжные, против меня, защитника, потому что Гольдсмит в начале заседания заявил, что я собирался быть поверенным его как гражданского истца.

Но я счастлив, что не искал, где глубже, где лучше, где больше дают: это видно из того, что я, слава Богу, защищаю по назначению от суда и, следовательно, никакого личного интереса, кроме душевного, сердечного расположения, в переходе из одного лагеря в другой не имел. Поэтому я полагаю, что вы отнесетесь ко мне с доверием настолько, и сколько этого будет заслуживать внутренняя правда моих слов» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту обвиняемого Оскара Бострема).

Гольдсмит сказал, что Плевако собирался быть его поверенным. Федор Никифорович, предупреждая мысли, которые могли бы возникнуть у присяжных после такого заявления, сам, за противника, формулирует неприятный для себя вопрос и задает его присяжным: поверите ли вы словам адвоката, о котором сказали, что он собирался выступать в процессе на одной стороне, а затем вы видите его защищающим интересы другой? (Вопрос этот не выражен грамматической формой вопросительного предложения, но он легко угадывается.) Затем дается объяснение: я защищаю по назначению суда, поэтому упрекнуть меня в каком-то личном интересе нельзя. Завершает фигуру просьба оратора — обращать внимание лишь на то, будет ли он говорить правду или нет.

Шестая фигура. Сообщение. Суть ее в том, что оратор как бы советуется или рассуждает вместе с судьями, присяжными по поводу затруднений, встретившихся в обсуждаемом деле. Примером использования этой фигуры может служить продолжение из только что цитировавшейся речи:

«В настоящем деле что ни шаг, то трудности. На скамье потерпевшего сидит наш товарищ, присяжный поверенный, призвание которого — защищать подсудимых, защищать истину и говорить на суде только правду.

После этого не положить ли уже оружие?! Если присяжный поверенный Гольдсмит говорит, что с ним поступили так-то, то не правда ли все, что он говорит, от первого и до последнего слова, не делаю ли я большой ошибки против со­словия, к которому принадлежу, что решаюсь доказывать возможность неправды в словах потерпевшего лица?

Господа, я не думаю, что делаю ошибку: только гнилым корпорациям, гнилым сословиям свойственна такая идея, чтобы непременно отстаивать поступки своих членов, не подвергать их критике, не подвергать суду.

Всякое же сословие, которое вмещает в себя членов, достойных доброго имени, не боится предстать перед судом, не боится слова правды...

Итак, нимало не стесняясь тем, что предо мной в качестве потерпевшего лица стоит товарищ по сословию, я скажу: я вам не дам более веры, чем каждому человеку, явившемуся на суд поддерживать свои жалобы; если вы не подтвердите их, я сочту себя не только вправе, но и обязанным не верить вам, потому что во имя высоких человеческих интересов нельзя доверять тому, чего не докажет жалобщик» (Плева­ко Ф. Н. Речь в защиту обвиняемого Оскара Бострема).

В первой части этой фигуры оратор говорит об общей для всех трудности, которую следует обсудить. Суду надо считать­ся с тем фактом, что Гольдсмит является юристом. Отсюда возникает во­прос: должен ли суд рассматривать дело, исходя из понятий корпоративной солидарности? Поставив этот во­прос перед членами суда и присяжными, оратор четко опреде­ляет и свою позицию. Он говорит: я буду верить лишь тому, что будет доказано, т. е. буду вести себя и действовать так, как делал всегда, потому что считаю и своим долгом, и дол­гом суда установление истины.

Две последние фигуры мысли — предварение и сообще­ние — предоставляют достаточную свободу оратору. По сути своей, они предполагают вопросно-ответный ход, но, как мы видели на примере выдержек из речи Ф. Н. Плевако, оратор не обязательно должен задать вопрос, а затем по-ученически ответить на него. Вопрос и ответ должны быть сформулированы, но в какой форме это будет сделано, решает оратор.

Седьмая фигура. Сомнение. Используя ее, оратор стремится не только сделать свою речь разнообразной в языковом плане, но и удержать внимание слушателей, а также вызвать у них сочувствие и доверие к своим словам. В данной фигуре оратор демонстрирует притворное недоумение и растерянность, будто не знает, с чего начать и чем кончить, что говорить, а о чем умолчать. Этой фигурой любил пользоваться Цицерон:

«Что касается меня, то я не знаю, к чему мне прибегнуть: отрицать ли мне позорный факт подкупа суда; отри­цать ли мне, что о нем открыто говорили на народных сходках, спорили в судах, упоминали в сенате? Могу ли я вырвать из сознания людей столь твердое, столь глубоко укоренившееся, столь давнее предубеждение? Нет, не мое дарование, но лишь ваше содействие, судьи, может помочь этому ни в чем не виновному человеку при наличии такой пагубной молвы, подобной некоему разрушительному, вер­нее, всеобщему пожару» (Цицерон. В защиту Авла Клуенция Габита).

Иногда оратор может сделать вид, что обходит молчанием или только слегка касается каких-то обстоятельств, хотя в самом деле говорит все, что хотел сказать. Такой прием называется прохождением (восьмая фигура убеждения). Она предоставляет оратору большую свободу с точки зрения словесного ее выражения.

Покажем возможности этой фигуры:

«Даже если обойти молчанием грязные и позорные проступки его молодости (подчеркнуто нами. — О. П.), то к чему иному свелась его квестура, первая почетная долж­ность, как не к тому, что он украл у Гнея Карбона, чьим кве­стором он был, казенные деньги, ограбил и предал своего консула, бросил войско, покинул провинцию, оскорбил свя­тость отношений, налагаемых жребием?» (Цицерон. Против Гая Вереса (первая сессия).

«Я вправе просить вас, господа афиняне, чтобы вы до самого конца прений помнили: если бы Эсхин в своей речи не отступил от сути обвинения, то и я бы ни слова не сказал не по делу; однако же он говорил, постоянно уклоняясь и брань и клевету, а потому и мне надобно хотя бы кратко ответить на все его наветы».

(Узнаете фигуру? Это — предварение. Сейчас начнется прохождение.)

«Каковы же были эти его речи, от которых вышла всем погибель? А вот каковы. Он твердил, что хотя Филипп и прошел уже внутрь страны через Фермопилы, но тревожиться-де не надо, ибо все-де будет по-вашему, только бы вы сидели тихо, а уж дня через три-четыре вы узнаете, что Филипп — истинный друг тем самым людям, на кото­рых идет войной, а прежним-де своим друзьям он, напротив, вскорости будет враг. И еще он говорил — да притом с преве­ликою выспренностью! — что не словами-де крепнет друже­ственность, но общею пользою, а польза-де хоть Филиппу, хоть фокидянам, хоть вам сейчас в одном — избавиться от жестокого фиванского утеснения».

Какие же выводы можно сделать?

1. Не стоит начи­нать речь с этой фигуры. Но если уж оратор все-таки делает это, то ему вначале следует объяснить, почему он так поступа­ет.

2. Под знаком этой фигуры произносится очень небольшая часть речи.

3. Использовать эту фигуру (как и любую другую) нужно там и тогда, когда она действи­тельно необходима оратору. Надо упо­треблять фигуру, соот­ветствующую мысли, и так, чтобы с ее помощью усилить мысль и полнее передать то, что чувствует оратор.

Антитеза. Начиная с античных времен, ораторы вводили в свою речь эту фигуру. Например, Марк Тулий Цицерон произ­нес несколько речей против Луция Сергия Каталины, пат­риция по происхождению, возглавившего заговор для на­сильственного захвата власти. Обращаясь к квиритам (так в Древнем Риме официально назывались полноправные римские граждане), Цицерон сказал:

«...На нашей стороне сражается чувство чести, на той — наглость; здесь — стыдливость, там — разврат; здесь — верность, там — обман; здесь — доблесть, там — преступление; здесь — непоколебимость, там — неистовство; здесь — чест­ное имя, там — позор; здесь — сдержанность, там — распущенность; словом, справедливость, умеренность, храбрость, благоразумие, все доблести борются с несправедливостью, развращенностью, леностью, безрассудством, всяческими пороками; наконец, изобилие сражается с нищетой, порядоч­ность — с подлостью, разум — с безумием, наконец, добрые надежды — с полной безнадежностью».

В речи противопоставляются резко противоположные понятия: честь — наглость, стыдливость — разврат, вер­ность — обман, доблесть — преступление, сдержанность — распущенность и т. п. Это с особой силой действует на во­ображение слушателей, вызывает у них яркие представле­ния о названных предметах и событиях.

Антитеза — прием, ос­нованный на сопоставлении противоположных явлений и признаков. Антитеза широко представлена в по­словицах и поговор­ках: «Мужественный пеняет на себя, малодушный — на товарища»; «Велик телом, да мал делом», «На голове густо, да в голове пусто». Для сравнения двух явлений в послови­цах используют антонимы — слова с противоположным зна­чением: мужественный — малодушный, мал — велик, густо — пусто.

П. Сергеич писал: «Достоинства этой фигуры заключа­ются в том, что обе части антитезы взаимно освещают одна другую; мысль выигрывает в силе; при этом она выражает­ся в сжатой форме, и это также увеличивает ее выразительность».

В доказательство процитируем речь прокурора Ю. А. Костанова: «...потому для нас не столь важно, что за человек перед нами — герой труда или лентяй, романтичный однолюб или развратник, пьяница или трезвенник, праведник или грешник. Для нас важно, прежде всего, убивал ли он Пиголкину или нет».

Инверсия — изменение обычного порядка слов в предложе­нии со стилистической и смысловой целью. Так, если при­лагательное поставить не перед существительным, к которому оно относится, а после него, то этим усиливает­ся значение определения, характеристика предмета. Вот пример такого словорасположения: «Он был страстно влюблен не просто в действительность, а в действитель­ность постоянно развивающуюся, в действительность веч­но новую и необычную».

Чтобы привлечь внимание слушателей к тому или иному члену предложения, применяют самые различные переста­новки, вплоть до вынесения в повествовательном предложе­нии сказуемого в самое начало фразы, а подлежащего — в конец: «Против этого обвинения уже на судебном след­ствии раздавались со стороны подсудимых и их защитни­ков неоднократные протесты. В этих протестах кроется простое недоразумение».

Нередко для усиления высказывания, придания ему динамичности, определенного ритма прибегают к такой стилистической фигуре, как повтор. Эта фигура во всех ее раз­новидностях часто встречается в судебных речах. Наиболее распространенная форма — анафора, что в переводе с гре­ческого означает «единоначатие». Из речи прокурора Ю. А. Костанова: «Это они в течение четырех с половиной лет выходили на улицы нашего города с оружием в руках; это они нападали на инкассаторов государственного банка и кассиров различных организаций; это они отнимали деньги, заработанные други­ми; это они убивали людей, пытавшихся оказать им сопротив­ление.

И вот теперь они сидят на скамье подсудимых: и те, кто нападал и убивал, и те, кто помогал им оставаться не пойман­ными — помогал своим молчанием».

Из речи прокурора Н. В. Муравьева: «Нужда привела их к дружбе с покойным Василием Кар­ловичем Занфтлебеном, нужда вовлекла их в союз с такого рода особой, как Ольга Петровна Занфтлебен, нужда застави­ла их призвать себе на помощь Алферова и Мышакова, о ко­тором вы помните, в каком тоне и в каких выражениях отзы­вается Ланской в своих письмах». Повторяются слова и в смежных отрезках речи:

«...7 января 1876 года совершился брак покойного с Ольгой Петровной. 64-летний старик, дряхлый и болезненный, отдаленный от могилы всего пятью месяцами, старик, кото­рого в церковь на свадьбу вели под руки, старик, который в то время имел 8 человек детей и 10 внуков, женился на 24-летней женщине».

Эпифора — стилистическая фигура, когда повторяются отдель­ные слова, словосо­четания, речевые конструкции как в начале, так и в конце предложения. В судебных речах она встречается значительно реже, чем анафора. Ее назначение — заострить внимание не на посылке, а на следствии, подчеркнуть, что объединяет, к чему приводит, чем заканчивается то, о чем идет речь. Например:

«Лица, ограбившие магазин, соверша­ют преступление. Работники магазина, содействовавшие пря­мо или косвенно ограблению, совершают преступление. Сви­детели, укрывающиеся от дачи показаний, не желающие помогать правоохранительным органам, дающие ложные показания, тоже совершают преступление».

Иногда повторы бывают на границе смежных отрезков внутри предложения. Такой повтор называется стык. Например: «Халатное отношение к служебным обязанностям, несоблюдение норм поведения в общественных местах тре­бует наказания. Наказания требует любое нарушение закона».

Из речи прокурора Ю. А. Костанова: «Как же эти лица и их подчиненные выполняли свой долг? Внешне здесь все обстоит благополучно. Благополучно — если не вспоминать о том, что фонари все-таки украдены».

Из речи адвоката Я. С. Киселева: «Впрочем, от этих «но» можно и избавиться. Для этого на­добно только одно: верить! Верить, несмотря ни на что, ве­рить вопреки всему, верить, пренебрегая доказательствами, что Бердников виноват».

Повторяющимися словами бывают служебные единицы, например, союзы и частицы.

Из речи прокурора Н. В. Муравьева: «...ни знатность происхождения, ни высокое общественное и служебное происхождение, ни соединенные с тем и другим друзья и связи, ничто не помешало действиям безличного, бесстрастного закона».

Повторение союзов придает ритмичность фразе, несколь­ко растягивает перечисление предметов или действий и в то же время подчеркивает значимость каждого из наиме­нований.

Особый интерес представляют случаи, когда в одном отрывке повторяются как знаменательные слова, так и слу­жебные; как в ряде предложений, так и в одном. Разнооб­разен и рисунок повторений. Весь контекст в таком случае приобретает особую музыкальность, особый ритм. Усили­вается значение логических ударений, повышается экспрес­сивность и эмоциональность речи.

Мастерами таких повторов были, например, Ф. Н. Плевако, Н. В. Муравьев.

Из речи Ф. Н. Плевако: «Он едет в Питер. Она — туда. Здесь роман пошел к раз­вязке. Юноша приласкал девушку, может быть, сам увлекаясь, сам себе веря, что она ему по душе пришлась. Началось счас­тье. Но оно было кратковременно. Легко загоревшаяся страсть легко и потухла у Байрашевского. Другая женщина пригляну­лась, другую стало жаль, другое состояние он смешал с любо­вью, и легко и без борьбы он пошел на новое наслаждение.

Она почувствовала горе. Она узнала его»;

«Пусть воскреснет она, пусть зло, навеянное на нее извне, как пелена гробовая спадет с нее, пусть правда и ныне, как и прежде, живет и чудодействует! И она оживет».

Из речей Н. В. Муравьева: «Как постепенно подготовлялось и совершалось их личное нравственное падение. В разных местах: и в самой Москве, и вне ее, и в Петербурге, и в провинции, и в глуши, и в деревне затаились будущие друзья и соучастники; еще далеко не все между собою знакомые, еще не спевшиеся, они уже были невидимо друг с другом связаны одним общим своим положением, безденежьем, с одной стороны, разгульными эпикурейскими вкусами, с другой. Люди такого сомнительного досто­инства, как Андреев, люди разорившиеся, почерпнувшие все свойства старой помещичьей среды, как Давидовский, Массари, люди, давно уже удивлявшие порядочных людей своею наглостью и скандальным образом жизни, как Шпейер и Топорков, — все, каждый на своей дорожке, когда не доставало денег, смело обратились к преступлениям.

Впечатление, которое произвела эта старуха, врезалось в нашей памяти: то была мать, опечаленная положением сына, но мать, этим сыном обобранная, дошедшая до нищеты; то была мать, не сказавшая слова в укор сыну»;

«Перед судом нет ни богатых, ни бедных, ни сильных, ни слабых людей».

Повтор — действенный прием выразительности. Фразы с по­вторами требуют особого интонационного рисунка, повторяющиеся словосочетания, знаменательные и служеб­ные слова произносятся повышенным тоном. В результате усиливается значение знаменательных слов, возрастает их смысловая нагрузка.

Фигуры украшения. Из фигур украшения будут рассмотрены четыре наиболее важные для судебной речи: «характеристика», «sermocinatio», «картина» и «параллель».

В судебной речи по уголовному делу всегда содержится ха­рактеристика действующих лиц и объяснение их поступков, поэтому для судебной речи «характеристика» вряд ли может считаться фигурой, назначение которой — только украшение речи.

«Характеристика» в судебной речи имеет своей задачей объяснить преступление в соответствии с личными свойствами и душевными побуждениями преступника. В любой «характе­ристике» должен найти отражение ответ на следующий во­прос: было ли преступление естественным выражением характера и других личных свойств подсудимого или оно про­тиворечит его природе, и он действовал вопреки своим ос­новным личным качествам?

Обычно обвинитель изображает преступника хуже, чем он есть на самом деле, защитник действует в противоположном направлении. Но для того чтобы «характеристика» была убе­дительной для суда, оратору не следует подгонять ее к узко понимаемым целям обвинения либо защиты: она должна сама «родиться» из данных дела.

Как писал П. С. Пороховщиков: «Обстоятельства дела сами собой рисуют каждого из участников судебной драмы, этот об­раз слагается из его по­ступков, речей, писаний и отзывов о нем других людей. Надо только помнить, что мелочи часто бывают характернее, чем крупные черты».

Как же составляется «характеристика»? Принцип указан в предыдущем абзаце; что касается формы написания, то по­дойдет любая, если при этом «характеристика» будет правдо­подобной и выразительной.

Вот образцы «характеристик», написанных мастером:

«... Для того чтобы определить, по какому направлению должна была идти страсть, овладевшая Емельяновым, доста­точно вглядеться в характер действующих лиц... мы можем проследить его прошедшую жизнь по тем показаниям и све­дениям, которые здесь даны и получены.

Лет 16 он приезжает в Петербург и становится банщиком при номерных, так называемых «семейных» банях. Известно, какого рода эта обязанность; здесь, на суде, он сам и две де­вушки из дома терпимости объяснили, в чем состоит одна из главных функций этой обязанности. Ею-то, между прочим, Егор занимается с 16 лет. У него происходит перед глазами постоянный, систематический разврат. Он видит постоянное беззастенчивое проявление грубой чувственности. Рядом с этим является добывание денег не действительною, настоя­щею работою, а «наводкою». Средства к жизни добываются не тяжелым и честным трудом, а тем, что он угождает посе­тителям, которые, довольные проведенным временем с при­веденною женщиною, быть может, иногда и не считая хоро­шенько, дают ему деньги на водку. Вот какова его должность с точки зрения труда! Посмотрим на нее с точки зрения долга и совести. Может ли она развить в человеке самообладание, создать преграды, внутренние и нравственные, порывам страсти? Нет, его постоянно окружают картины самого безза­стенчивого проявления половой страсти, а влияние жизни без серьезного труда, среди далеко не нравственной обстанов­ки для человека, не укрепившегося в другой, лучшей сфере, конечно, не является особо задерживающим в ту минуту, ко­гда им овладевает чувственное желание обладания... Взгля­нем на личный характер подсудимого, как он нам был опи­сан. Это характер твердый, решительный, смелый. С товари­щами живет Егор не в ладу, нет дня, чтобы не ссорился, че­ловек «озорной», неспокойный, никому спускать не любит. Студента, который, подойдя к бане, стал нарушать чистоту, он поколотил больно — и поколотил притом не своего брата-мужика, а студента, «барина», — стало быть, человек, не очень останавливающийся в своих порывах. В домашнем быту это человек не особенно нежный, не позволяющий матери плакать, когда его ведут под арест, обращающийся со своею любовницею «как палач»... Это человек, привыкший властвовать и повелевать теми, кто ему покоряется, чуждаю­щийся товарищей, самолюбивый, непьющий, точный и акку­ратный. Итак, это характер сосредоточенный, сильный и твердый, но развившийся в дурной обстановке, которая ему никаких сдерживающих нравственных начал дать не могла».

Это «характеристика» человека, обвиняемого в убийстве жены. Затем даются «характеристики» жены и любовницы.

«Посмотрим теперь на его жену. О ней также характери­стичные показания: эта женщина невысокого роста, толстая, белокурая, флегматичная, молчаливая и терпеливая: «Вся­кие тиранства от моей жены, капризной женщины, перено­сила, никогда слова не сказала», — говорит о ней свидетель Одинцов. «Слова от нее трудно добиться», — прибавил он. Итак, это вот какая личность: тихая, покорная, вялая и скучная, главное — скучная».

«... Аграфена Сурина. Вы ее видели и слышали: вы можете относиться к ней не с симпатией, но вы не откажете ей в одном; она бойка и даже здесь за словом в карман не лезет, не может удержать улыбки, споря с подсудимым, она, очевидно, очень живого, веселого характера, энергичная, своего не усту­пит даром; у нее черные глаза, румяные щеки, черные волосы».

«Характеристики» передают особенности каждого из дейст­вующих лиц в статике. Написать их важно, но они — половина дела. Оратор не может на этом остановиться. Он должен показать, что будет, когда эти столь разные люди, действуя под влиянием присущих каждому из них особенностей, создадут ситуацию, которая закончится преступлением. Это вторая, и очень важная, часть «характеристики».

«Вот такие-то три лица сводятся судьбою вместе. Конечно, и природа, и обстановка указывают, что Егор должен скорее сойтись с Аграфеною; сильный всегда влечется к сильному, энергическая натура сторонится от всего вялого и слишком тихого. Егор женился, однако, на Лукерье. Чем она понравилась ему? Вероятно, свежестью, чистотою, невинностью. В этих ее свойствах нель­зя сомневаться. Егор сам не отрицает, что она вышла за него, сохранив девическую чистоту. Для него эти ее свойства, эта ее неприкосновенность должны были представлять большой соблазн, сильную приманку, потому что он жил последние годы в такой сфере, где девической чистоты вовсе не полагается; для него обладание молодою, невинною женою должно было быть привлекательным. Оно имело прелесть новизны, оно так резко и так хорошо противоречило общему складу окружающей жизни. Не забудем, что это не простой крестьянин, грубоватый, но прямодушный, — это крестьянин, который с 16 лет в Петербурге, в номерных банях, одним словом, «хлебнул» Петербурга. И вот он вступает в брак с Лукерьей, которая, вероятно, иначе ему не могла принадлежать; но первые порывы страсти прошли, он охлаждается, а затем начинается обычная жизнь, жена его приходит к ночи, тихая, покорная, молчаливая.... Разве это ему нужно с его живым характером, с его страстною натурою, испытавшею житье с Аграфеною? И ему, особенно при его обстановке, приходилось видывать виды, и ему, может быть, желательна некоторая завлекательность в жене, молодой задор, юркость, бойкость. Ему, по характеру его, нужна жена живая, веселая, а Лукерья — совершенная противоположность этому. Охлаждение понятно, естественно. А тут Аграфена снует, бегает по коридору, поминутно суется на глаза, подсмеивается и не прочь его снова завлечь. Она зовет, манит, туманит, раздражает, и когда он снова ею увлечен, когда она снова позволяет обнять себя, поцеловать; в решительную минуту, когда он хочет обладать ею, она говорит: «Нет, Егор, я вашего закона нарушать не хочу», — то есть каждую минуту напоминает о сделанной им ошибке, корит его тем, что он женился, не думая, что делает, не рассчитав послед­ствий, сглупив... Он знает при этом, что она от него ни в чем более не зависит, что она мо­жет выйти замуж и пропасть для него навсегда. Понятно, что ему остается или махнуть на нее рукою и вернуться к скуч­ной и молчаливой жене, или отдаться Аграфене. Но как от­даться? Вместе, одновременно с женою? Это невозможно. Во-первых, это в материальном отношении дорого будет сто­ить, потому что ведь придется и материальным образом ино­гда выразить любовь к Суриной; во-вторых, жена его стесня­ет; он человек самолюбивый, гордый, привыкший действо­вать самостоятельно, свободно, а тут надо ходить тайком по номерам, лгать, скрываться от жены или слушать брань её с Аграфеною и с собою — и так навеки! Конечно, из этого надо найти исход. И если страсть сильна, а голос совести слаб, то исход может быть самый решительный. И вот явля­ется первая мысль о том, что от жены надо избавиться».

Как видно из примеров, «характеристика», которую дает оратор в судебной речи тем или иным лицам, не требует про­никновения в психологические глубины. Достаточно, исходя из материалов дела и показаний свидетелей, указать на важ­нейшие, наиболее яркие черты личности. Ошибки в «характе­ристике» возникают, как правило, от предвзятости или пото­му, что материалы дела были изучены поверхностно.

Sermocinatio (с лат.) — цитирование. Суть этой фигуры в следующем: вместо того чтобы передавать чу­жое чувство, слова или мысль в описательных выражениях, оратор пересказывает их так, будто они были выражены не­посредственно тем лицом, о котором идет речь. В «характе­ристике», которую А. Ф. Кони дал Е. Емельянову, были слова Аграфены: «Нет, Егор, я вашего закона нарушать не хочу». Это sermocinatio. Данная фигура незаменима при объяснении мотивов действия, как дополнение «характеристики», в каче­стве выражения нравственной оценки поступков того или иного человека. В деле крестьянина Емельянова обвинитель, объяс­няя поведение подсудимого, взявшего на место преступления свою любовницу, трактовал этот поступок как желание закре­пить ее за собой навсегда. Для иллюстрации высказанного пред­положения оратор использует sermocinatio: «Тогда всегда будет возможность сказать: Смотри, Аграфена! Я скажу все, мне будет скверно, да и тебе, чай, не сладко придется. Вместе погибать пойдем, ведь из-за тебя же Лукерьи душу загубил...».

Если обвинение уже доказано, слушателям начинает ка­заться, что они слышат самого подсудимого, и мысль о том, что преступление совершено именно им, становится не абст­рактным предположением, а наглядным, чувственно воспри­нимаемым фактом.

«Картина» — прием, с помощью которого все сказанное оратором представляется как бы происходящим на глазах слушателей. Основной признак, позволяющий судить о том, насколько удачно использована эта фигура, — наглядность при передаче событий. Могут слушатели сказать, что видят, как на экране, то, о чем говорит оратор, — «картина» удалась, не видят — фигура не получилась.

Этот прием часто используют записные говоруны, переска­зывая анекдот или наиболее памятные эпизоды недавней вече­ринки. Он не требует особой подготовки или выдающихся спо­собностей. Им может пользоваться каждый, надо только, что­бы говорящий четко представлял себе происходящее и чувст­вовал в тот момент то, что описывает, так, будто все происходит у него на глазах. Конечно, у начинающего эта фи­гура будет получаться хуже, чем у того, кто постоянно ею пользуется. Но от судебного оратора не требуется обязательно создавать «картины», обладающие качествами высокохудоже­ственных произведений. Главное, чтобы они были правдопо­добны. В судебной речи «картина» может быть дополнением к «характеристике», используется она также и для изложения версии совершения преступления или как иллюстрация поведения действующих лиц судебной драмы.

Рассмотрим пример:

«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавале­рийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа ве­сеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат» (Булгаков М. А. Мастер и Маргарита).

Эта широко известная и высокохудожественная «картина» создана средствами, которыми располагает любой судебный оратор: фактические данные, связанные с местом и временем, когда происходило то или иное событие, имеющее отношение к разбираемому делу.

Картина и sermocinatio выполняют сходные функции; кро­ме того, одна фигура может дополнить и усилить другую, по­этому ораторы часто соединяют их.

«И вот, утром 23-го августа, она решилась разрубить узел. В это время муж после двенадцати бессонных ночей, все еще на что-то надеявшийся, уже собрался куда-то выйти по делу и, как автомат, надел пальто. Зинаида Николаевна в туфлях на босу ногу поспешила задержать его, чтобы сразу добиться своего.

...На безвинного и любящего мужа она накинулась с ярост­ной бранью... Она уже вообразила себя знатной дамой, с вла­стью Трепова в руках... Подбежавшая на шум дочь услышала последнюю фразу матери: «Я сделаю так, что тебя вышлют из Петербурга!..» (Андреевский С. А. Речь по делу Андреева).

«Параллель» — последняя из рассматриваемых нами фи­гур укра­шения — предполагает сравнивание двух людей, их внешности, характеров, особенностей поведения и т. п. «Па­раллель» дает возможность слушателям ясно ощутить то сход­ство или противоположность, которое выявляется и отчетливо показывается благодаря использованию названной фигуры.

В основе «параллели» часто лежит антитеза. Сравнивание ведет к противопоставлению того, что сравнивается: характе­ра, поведения, вещей, процессов, событий и т. п. Такой прием сопоставления противоположностей усиливает впечатление: обе части антитезы взаимно оттеняют и дополняют друг друга, что увеличивает выразительность сказанного.

Есть и еще один момент, который следует отметить. «Па­раллель», как и все фигуры украшения, служит для дополне­ния и разъяснения «характеристики».

«Есть на свете больная и жалкая слабоумная девушка — А. В. Мазурина, Бог знает зачем коротающая ни себе, ни людям ненужную жизнь.

Есть на свете другая женщина, — она перед вами, — почтенного вида и преклонных лет, которой, казалось, не след и сидеть на скамье позора, на скамье отверженников общества.

А между тем, судьбе угодно было связать общей нитью эти две противоположные натуры» (Плевако Ф. Н. Речь гражданского истца в защиту интересов опеки А. В. Мазуриной).

Другой пример.

«Обвинение в краже колеблется меж двух лиц: между Карицким и Дмитриевой.

Из тех двух лиц, между которыми колеблется обвинений, одно было за 300 верст от места кражи в момент совершения ее, другое присутствовало на этом месте, в обоих вероятных пунктах, т. е. и в деревне, и в Липецке; у одного никто не видал краденой копейки в руках, другое разъезжает и разменивает краденые билеты; у одного не видно ни малейших признаков перемены денежного положения, у другого и рассказы о выигрышах, и завещание, и сверхсметные расходы — на тарантас, на мебель, на отделку чужого дома» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого).

Мы привели два примера «параллели» из речей Ф. Н. Плевако, чтобы подчеркнуть: в речи судебного оратора эта фигура не является просто украшением, а используется лишь тогда, когда это обусловлено особенностями рассматриваемого дела. Все сказанное нами о «параллели» относится и к другим фигурам украшения. Если фигура не помогает разъяснить и отчет­ливо выразить существенные и необходимые детали, оратор не должен ее использовать.

Фигуры эмоционального воздействия на слушателей. Эти фигуры используются для того, чтобы, воздействуя чувства и страсти слушателя, привлечь его на свою сторону. Они в большинстве своем являются имитацией чувств и переживаний оратора: он ищет для них соответствующее мест в речи и затем произносит.

То, что выражается, является лишь подражанием действи­тельным чувствам: гневу, радости, страху, удивлению, скор­би, желаниям и т. п. Поэтому все сказанное без подготовки, под влиянием действительных переживаний, когда слова воз­никают и произносятся спонтанно, без обдумывания и опреде­ления их места в речи, нельзя считать фигурами.

К фигурам эмоционального воздействия на слушателей относятся: (1) обращение; (2) воскли­цание; (3) умолчание; (4) усиление или наращение; (5) жела­ние; (6) олицетворение.

Обращение. В грамматике обращение — это слова, на­зывающие того, к кому обращаются. Риторическая же фигу­ра — не грамматическое обращение. Состоит она в том, что оратор прерывает свою речь, чтобы обратиться к живым или мертвым, присутствующим или отсутствующим или даже к неодушевленным предметам. К сожалению, большинство современных судебных ораторов не умеет пользоваться этой фи­гурой. Обращение обычно употребляется лишь дважды: в на­чале и в конце речи. Звучит оно удивительно однообразно: «Граждане судьи!..» или «Уважаемый суд!..»

В речах Ф. Н. Плевако обнаружим совсем другие обраще­ния. Возьмем, в качестве примеров, несколько обращений из речи в защиту Кострубо-Карицкого:

«Так, господа!.. Страстности было много в этом деле. Но где страсти, увлечения, — там истина скрыта».

«...Теперь продолжайте идти по пути этих предположений и будьте уверены: ни одно обстоятельство дела не станет для вас препятствием».

«... Вспомните, наконец, как меняла Дмитриева свои показания, — на это указывали вам все подсудимые».

Из приведенных примеров можно сделать ряд выводов:

► умение разнообразить речь, избегая монотонности, — почти умение говорить. В этом неоценимую помощь может оказать фигура обращения. Она придает речи живость и эмо­циональный накал;

► оратор должен обратить внимание на то, каким образом он переходит от мысли к мысли, и если он при этом решает использовать названную фигуру, надо проследить и за тем, чтобы обращения не были однообразны. Совсем не обязательно каждый раз называть того, к кому обращаешься.

Восклицание — фигура, которая составляется из одного или нескольких восклицательных предложений. В этой фигуре оратор также демонстрирует переполняющие его чувства: сострадание, удивление, негодование, печаль, страх и т.д. Пользуясь восклицанием, оратор прерывает речь и, повышай голос, высказывает то, что как будто рвется у него из сердца. Таково знаменитое горькое восклицание Цицерона, которое он произносит в первой речи против Катилины: «О времена! О нравы!»

!	Поскольку восклицание свидетельствует об очень сильных чувствах оратора, эту фигуру целесообразно употреблять только в крайних случаях. Если оно употребляется часто, то речь начинает казаться неестественной.

Слишком частые восклицания способны зародить у слушателей подозрение в том, что оратор не справляется с темой, а восклицаниями заполняет пустые места. Однако ключевые моменты в речи оратора должны быть подчеркнуты и мыслью, и эмоционально. Тогда слушатель их не пропустит. Например: «Да, я говорил это! Непристойные, жестокие слова!» Это восклицание адвокат использует, когда объясняет, почему взялся вести дело, за которое, по-видимому, не должен браться ни один уважающий себя человек.

Умолчание. Фигура состоит в том, что оратор, не закон­чив мысль, переходит к другой, но из уже сказанного слуша­тели легко могут догадаться о том, что намеренно умалчива­ется. Иногда оратор, прерывая мысль, только намекает на какие-то действия или факты и обещает сказать подробно о них в другой части своего выступления.

Эта фигура используется для имитации гнева или очень сильного душевного волнения, а также для того, чтобы слушатели сами представили сцены и события, которые оратор не в силах передать, не погрешив при этом против истины. Рас­смотрим примеры:

«Теперь я должен вступить в темный лес тех обвинитель­ных предположений, которые опираются, главным образом, на оговор Дмитриевой, имеющий вид чистосердечного созна­ния.

Много ли в нем чистосердечия — это мы увидим...»

(Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого.)

Интересно использование названной фигуры в речи С. А. Андреевского по делу Андреева. Биржевой маклер Анд­реев убил жену, и защищать его, не говоря об убийстве, конеч­но, нельзя. У защитника была своя версия объяснения престу­пления, но как он должен себя вести, если к сцене убийства будет постоянно обращаться обвинение? Описывать ее, возра­жая обвинению? Спорить с ним по поводу деталей совершения преступления? Говоря о деталях убийства, адвокат сосредото­чит на этом и внимание присяжных и, таким образом, только навредит своему клиенту. Оратор находит решение: он говорит об убийстве, но используя фигуру умолчания. Основное вни­мание в речи уделяется тому, как жили супруги, что они со­бой представляли, к чему стремились и почему разладилась их семейная жизнь. О самом убийстве говорится так:

«...схватил жену за руку, потащил в кабинет — и оттуда, у самых дверей раздался ее отчаянный крик...

В несколько секунд все было кончено.

Андреев выбежал в переднюю, бросил финский нож и объявил себя преступником».

Усиление или наращение: оратор повторяет одну и ту же мысль несколько раз, но использует при этом другие слова. Каждое следующее повторение придает первоначальной мысли большую силу по сравнению с предыдущей. Приме­ром этой фигуры может служить усиление Ше д'Эст Анжа в речи по делу ла Ронсьера. Здесь наращение в силе сказанно­го заметно не только после очередного союза «когда», но и продолжается в последней фразе: каждое следующее сущест­вительное (оскорбление, насилие, жестокость) является более сильным не только с точки зрения значения, но и с точки зрения вреда, причиняемого личности. Каждое из следующих действий является и более тяжким преступлением с юридической точки зрения.

«Когда нам говорят о великом преступлении, вроде того, которое разбирается здесь; когда нам кажется, что оно было направлено против целой семьи, заранее обдумано с какой-то дьявольской злобой, когда жертва его — слабая девушка, подвергшаяся небывалым оскорблениям, насилиям, жестокостям...»

Усиление или наращение становится особенно рельефным благодаря антитезе. Противопоставляется предмет, на который направлено действие (слабая девушка), и самые действия, выражаемые тремя стоящими подряд существительными: ос­корбление, насилие, жестокость.

Желание. В этой фигуре оратор выражает желание что-то сказать или сделать. Обычно такое желание связыва­ется с борьбой за справедливость, установление истины, предотвращение ошибки и т.п.

Оратор нисколько не ограничен словесной формой выражения данной фигуры. Желание может быть выражено словом, предложением или даже абзацем. Фигура может быть исполь­зована в качестве вступления для изложения частного вопроса или как стратегическая цель всей речи. Этой фигурой можно начать изложение вопроса, но можно использовать ее в качест­ве завершающей мысли при подведении итогов.

«Я не хочу обвинять ее, но я должен обличить ее ложь» (Плевако Ф. Н. Речь в защиту Кострубо-Карицкого).

Такими словами выражается желание оратора; они начина­ют большой раздел его речи.

«Я пришел с более смиренной целью: добиваться с вашей помощью того, чтобы в годы будущей печали и отчаяния несчастной жертвы закон обязал эту женщину из того, что она еще не прожила или не сумела схоронить от власти, — дать хотя бы ничтожные средства для борьбы с нищетой и го­лодом жертве своего бессердечия» (Плевако Ф. Н. Речь граж­данского истца в защиту интересов опеки А. В. Мазуриной).

Здесь желание оратора совпадает с целью всей его речи. Оно обращено к благородной цели: защитить обиженного, обобранного человека, не способного защитить себя самостоятельно, так как потерпевшая является слабоумной.

Отметим: оригинальный, уверенный в себе и хладнокров­ный человек не должен избегать этой фигуры.

Олицетворение — приписывание свойств живого чело­века неодушевленным, воображаемым предметам или даже абстрактным понятиям. Употребляется в тех случаях, когда оратор считает нужным для живости изображения обратиться к лицам отсутствующим, воображаемым или даже умершим. Оратор может обратиться к неодушевленным предметам или даже отвлеченным понятиям; в таком случае, приписывая им черты живого человека, он как бы оживляет их.

«Если бы твои родители боялись и ненавидели тебя и если бы тебе никак не удавалось смягчить их, ты, мне думается, скрылся бы куда-нибудь с их глаз. Но теперь отчизна, наша общая мать, тебя ненавидит, боится и уверена, что ты уже давно не помышляешь ни о чем другом, кроме отцеубий­ства» (Цицерон М. Ф. Первая речь против Катилины).

Предыдущий пример взят из речи политической; вот при­мер из судебной:

«...а защита невиновного человека вновь обретает голос, которого была лишена...» (Цицерон М.Ф. В защиту Авла Клуенция Габита).

Эта фигура встречается в речах судебных ораторов XIX и XX вв.

«К сожалению, Зайцев не психолог; он не знал, что, ку­пив после таких мыслей топор, он попадал в кабалу к этой глупой вещи, что топор с этой минуты станет живым, что он будет безмолвным подстрекателем, что завтра он будет слу­жить осязательным следом вчерашнего умысла и будет сам проситься под руку» (Андреевский С. А. Речь по делу Зай­цева).

3.3. Техника речи. Речевое поведение говорящего

«Заговори, и я скажу, кто ты», — утверждали древние. На смену первого впечатления приходит слово. Оратор словом способен привлечь внимание аудитории и вызвать доверие к себе.

Звуковая сторона устной речи играет не менее важную роль, чем ее содержательная часть. Известно, что блестящая по содержанию речь во многом проигрывает, если она произнесена вяло и невыразительно, с запинками и речевыми ошибками. И, наоборот, малосодержательная речь, произнесенная фонетически безупречно, может произвести благоприятное впечатление. То есть важным средством воздействия является культура звучания речи, ее звуковая выразительность, умение оратора говорить правильно, четко.

Техника речи — сочетание сильного, звучного голоса, четкой дикции, правильной и выразительной интонации.

Для судебного оратора владеть техникой речи — значит осмыс­ленно управлять своим речевым аппаратом, умело и полно использовать голос, дикцию, интонации, паузы. Кроме того, нужно знать орфоэпические нормы языка и способы исполнения речи перед аудиторией. Эффективное использование всех перечисленных понятий является залогом успеха в устной коммуникации.

Речеисполнительный аппарат человека и процесс речеобразования. В человеческом организме нет специальных органов, предназначенных только для речеисполнения, произношения речи. Все
органы, которыми пользуется человек для этой цели, выполняют и
другие физиологические функции. Произносительными они стали
лишь в результате многовековой эволюции человека. В риторике первичные функции не рассматриваются, интерес представляет сово­купность соответствующих органов как произносительный аппарат.

С точки зрения участия в образовании звуков произносительный аппарат можно разделить на две части. Одна часть непосредственно в звукообразовании не участвует, а только поставляет необходимый для этой цели «воздушный материал». Другая часть является «произносительной» в прямом смысле слова.

В речеобразовании выделяют следующие функциональные области:

► респирацию (организация дыхания);

► фонацию (образование голоса);

► артикуляцию (производство звуков).

Респирация. Респирация обеспечивается дыхательным аппа­ратом, который состоит из легких, бронхов и дыхательного горла (трахеи). Речевая функция дыхательного аппарата состоит в производстве необходимого для работы голосовых связок (т.е. фонации) подсвязочного давления.

Следует различать дыхание в покое, которое называют физиологическим дыханием, и дыхание во время речи — речевое дыхание.

При физиологическом дыхании вдох равен выдоху, при речевом — выдох длиннее вдоха. Речевое дыхание происходит через рот, физиологическое в норме — через нос. Правильная организация ре­чевого дыхания имеет большое значение для устной речи. Пре­рывающаяся, захлебывающаяся речь не производит благоприятного впечатления и даже иногда раздражает слушателя. Кроме того, не­правильное речевое дыхание утомляет говорящего, пагубно ска­зывается на состоянии произносительных органов.

Фонация. Фонация представляет собственно произносительный аппарат, состоящий из четырех связанных между собой полостей — гортани, глотки, полостей рта и носа.

Артикуляция. Органы, непосредственно участвующие в образовании звуков речи, называются артикуляторными органами. Их разделяют на активные, снабженные мускулатурой и способные к самостоятельным движениям, и пассивные, т.е. неподвижные. Активными органами являются: губы, язык (его кончик, передняя, средняя и задняя часть спинки, корень), мягкое нёбо, маленький язычок, задняя стенка глотки. Пассивные органы — зубы, альвеолы, твердое небо. Деление произносительных органов на активные и пассивные важно для понимания механизма формирования правильной арти­куляции звуков. Активные органы производят определенные артикуляторные движения, пассивные являются лишь точкой опоры.

Речь образуется в результате движения произносительных органов. При этом объем и конфигурация речевого тракта постоянно меняются, что отражается на конфигурации звуковой волны. Каждому звуку речи соответствует либо определенное статичес­кое положение, либо определенная динамика изменения артикуляторных органов, т.е. определенная артикуляция.

Человек, овладевая речью, усваивает те артикуляторные движения, которые формируются под воздействием звучащей речи ближайшего окружения и которые необходимы для правильной артикуляции звука. В риторике существует возможность использовать комплекс корректировочных упражнений, которые приемлемы для людей, не имеющих явных дефектов речи, но желающих усовершенствовать навыки произношения или устранить дефекты дикции.

Дикция — широкое понятие, которое включает три основных показателя: правильность артикуляции, степень ее отчетливости и манеру выговаривать слова.

!	Дикционно чистая речь — большое достоинство судебного оратора.

Дикция — отчетливое, ясное, четкое произношение звуков, слогов и слов, соответствующее фонетическим нормам русского литературного языка.

В четкости дикции проявляется культура оратора, его уважение к языку, уважительное отношение к суду и гражданам, слушающим судебный процесс. Четкую дикцию обеспечивает слаженная работа языка, губ и нижней челюсти. Желательно разрабатывать речевой аппарат, занимаясь дикционными тренировками. Хорошим помощником в этом являются чистоговорки и скороговорки.

Научитесь, например, произносить от топота копыт пыль по полю летит и около кола — колокола медленно, выговаривая каждый звук, разъясняя, выделяя слово пыль, колокола; затем прочитайте уточняя, выделяя от топота копыт и около кола. Когда убедитесь в четкости произношения каждого звука, ускорьте темп, сохраняя при этом четкость дикции и смысл скороговорок.

Научившись читать быстро, переходите к медленному темпу и опять к быстрому. Помните, что чем быстрее речь, тем более чистой должна быть дикция. Помимо упражнений, необходимо следить за своей повседневной бытовой речью; старайтесь не говорить не переводя дыхания, не напрягать мышц гортани; выговаривайте звуки четко и ясно. Только привыкнув к этому в обычном общении, возможно перенести навыки на судебную трибуну.

Хорошая дикция создает благоприятные условия для эффективного устного общения между людьми. Кроме того, дикция имеет эстетическую ценность, будучи одним из наиболее ярких показателей внешней культуры звучащей речи.

Правильность артикуляции — такие движения речеисполнительных органов, которые соответствуют образованию нужного звука. Этот показатель свидетельствует о том, насколько хорошо человек усвоил необходимые артикуляторные движения. В этом смысле обычно говорят о дефектах дикции или шире — о дефек­тах речи, исправление которых является предметом логопедии. Здесь различаются две группы дефектов речи — патологические и непа­тологические.

К патологическим дефектам относятся такие, кото­рые связаны с органическими изменениями произносительных ор­ганов (гнусавость как следствие дефектов неба, дизартрия) или с нарушением высшей нервной системы (афазия).

Непатологические дефекты речи, как правило, обратимы и связаны с нарушением нор­мативного произношения в результате неправильно усвоенных ар­тикуляторных движений. К ним относятся картавость (произноше­ние звука «р» как увулярного или заднеязычного), шепелявость (произношение звуков «с» или «ш» как плоскощелевых вместо круглощелевых), у-образное произношение звука «л» и т.п.

Степень отчетливости артикуляции — это показатель, который влияет на разборчивость устной речи. Хотя у большинства людей дефекты речи отсутствуют, степень отчетливости артикуляции у них может быть разной. Например, при отсутствии зубов человек «шамкает» и его речь часто малоразборчива. Но даже когда все зубы на месте, встречаются люди, про которых говорят, что у них «каша во рту», т.е. слова произносятся невнятно, артикуляция вя­лая и речь неразборчивая. Это объясняется тем, что люди, как пра­вило, не обращают внимания на то, как они говорят, хотя уделя­ют много внимания своей внешности, фигуре, часто тратят много времени на физические упражнения, развивающие мышцы тела. Мышцы артикуляторного аппарата также нуждаются в трени­ровке и укреплении, и недостаточно того, что мы говорим каж­дый день. Для развития мышц артикуляционных органов нужна постоянная и целенаправленная тренировка. Доказательством это­му служит понятие «учительский голос». Голос учителей, ведущих урок, звучит совершенно по-иному, чем в тех случаях, когда они разговаривают на бытовые темы. Этот факт объясняется тем, что на уроке учитель должен говорить отчетливо, чтобы все его пони­мали. Он напрягает мышцы произносительных органов, они по­лучают необходимую нагрузку и постепенно становятся более силь­ными, тренированными. Учительская привычка отчетливо произносить слова часто оста­ется на всю жизнь, и по тому, как человек говорит, порой можно догадаться, что он преподаватель .

!	Четкая артикуляция создает впечатление человека, уверенно­го в себе, знающего предмет речи, что является одной из задач устной коммуникации. Поэтому каждый человек и тем более юрист должен стремить­ся к тому, чтобы научиться четко произносить слова.

Система упражнений для укрепления артикуляторных мышц при­меняется на практике прежде всего в театральных учебных заведе­ниях при обучении студентов сценической речи. Процесс обучения достаточно трудоемкий и занимает много времени, при этом необ­ходимо заниматься под руководством преподавателя. Самостоятель­ные занятия также возможны, они должны осуществляться методом самоконтроля, т.е. необходимо записывать собственную речь с по­мощью диктофона и постоянно контролировать характер изменений.

Работа над исправлением дефектов артикуляции. 1. Подготовительный этап. Цель этого этапа состоит в под­готовке слухового и произносительного аппаратов к правильному восприятию и воспроизведению звука. На этом этапе проводятся упражнения по различению звуков на слух, а также отработка опорных звуков. Например, для звука [с] опорным по месту обра­зования является звук [и], а по способу — звук /ф/. 2. Постановка звука. Цель этого этапа — отработка правиль­ного звучания изолированного звука. Это достигается либо путем подражания (с помощью зрительного и слухового контроля), либо механически (с помощью шпателя или ложки), либо при комби­нации первого и второго способов. 3. Автоматизация звука. На этом этапе осуществляется отра­ботка правильного произношения звука в составе более крупных языковых единиц. Упражнения проводятся постепенно, начиная со слогов, затем слов, предложений, рассказа. 4. Дифференциация звука. На этом этапе отрабатывается умение различать смешиваемые звуки и правильно их использовать в соб­ственной речи. Упражнения проводятся постепенно, начиная с изолированных звуков, кончая скороговорками и спонтанной речью.

Упражнения, развивающие мышцы артикуляторных органов, различны по своему характеру, но, независимо от этого, их надо начинать с артикуляционной гимнастики, которая «разогревает мышцы», подготавливая их к основным упражнениям. 1. Удерживание губ в улыбке, передние верхние и нижние зубы обнажены. 2. Вытягивание губ вперед трубочкой. 3. Чередование положения губ: в улыбке — трубочкой. 4. Спокойное открывание и закрывание рта, губы в положении улыбки. 5. Высунуть широкий язык. 6. Высунуть узкий язык. 7. Чередование положений языка: широкий — узкий. 8. Подъем языка за верхние зубы. 9. Чередование движений языка: вверх — вниз. 10. Чередование следующих движений языка (при опущенном кончике): отодвигать язык в глубь рта — приближать к передним нижним зубам. Каждое упражнение следует повторить 5–7 раз.

Далее выполняются упражнения на произношение скороговорок. Скороговорки (чистоговорки) укрепляют мышцы органов артикуляции и обеспечивают хорошую разборчивость даже при быстром темпе речи. Скороговорки произносятся сначала медленно, спокойно, один раз, затем два раза подряд вдвое быстрее, потом в четыре раза быстрее — четыре раза и, наконец, в восемь раз быстрее — восемь раз. Желательно произносить их на одном ды­хании (на выдохе после глубокого вдоха). Повторяющиеся соглас­ные должны звучать чисто и отчетливо.

На дворе — трава, на траве — дрова.

Как при Прокопе кипел укроп, так и без Прокопа кипит укроп.

Карл у Клары украл кораллы, а Клара у Карла украла кларнет.

Сшит колпак не по-колпаковски, его надо переколпаковать и выколпаковать.

Расскажите про покупки. Про какие про покупки? Про по­купки, про покупки, про покупочки мои.

Везет Сенька Саньку с Сонькой на санках. Санки скок, Сень­ку с ног, Саньку в бок, Соньку в лоб, все в сугроб!

Бык тупогуб, тупогубенький бычок; у быка бела губа была тупа.

Полпогреба репы, полколпака гороху.

Инцидент с интендантом.

Полили ли лилию, видели Лидию.

Попытка не пытка.

Ткет ткач ткани на платки Тане.

Шагал шакал с кошелкой, нашел кушак из шелка.

Шакал шагал, шакал скакал.

Купи кипу пик. Пик кипу купи.

Либретто «Риголетто».

Около кола колокола.

Чешуйки у щучки, щетинки у чушки.

Тетя чуть чего Тютчева читает.

Сыворотка из простокваши.

Клара-краля кралась к ларю.

Шла Саша по шоссе и сосала сушку.

Тридцать три корабля лавировали —лавировали, да не вылавировали.

Дробью по перепелам да по тетеревам.

Хохлатые хохотушки хохотом хохотали.

Осип осип, Архип охрип. Архип осип, Осип охрип.

Рапортовал, да не дорапортовал. Дорапортовывал, да зарапортовался.

Мама мыла Милу с мылом.

Крыса в риге грызла рис.

Стоит поп на копне, колпак — на попе, копна — под попом, поп — под колпаком.

Король — орел, орел — король.

Упражнение с «камушками» во рту является одним из самых популярных и эффективных для развития дикции. Рекомендуется положить за щеку небольшие предметы (орешки, конфеты, камуш­ки) и пытаться говорить так, как будто во рту ничего нет. При этом, конечно, необходимо соблюдать осторожность, чтобы не подавиться! Сначала речь будет неразборчивой, но путем напря­жения мышц артикуляторных органов нужно постараться преодо­леть неразборчивость. В этом и заключается тренировка. Человек постепенно привыкает говорить, напрягая артикуляторные мыш­цы, и эта привычка сохраняется в повседневной речи.

Манера выговаривать слова включает характерный для каждого человека темп речи, продление или редукцию слогов и т.п. Это связано не столько с характером артикуляции, сколько определяется специфической ритмической структурой слова (со­отношением по длительности и интенсивности ударного и безударных слогов в слове), а также особыми модификациями инто­нации. Выпадение звуков слова искажает его смысл, затрудняет устное общение и взаимопонимание.

Манера произносить слова тесно связана с фонетикой. Нор­мативная, стандартная манера соотносится с научным или офици­ально-деловым стилем, а все индивидуальные особенности произно­шения присущи разговорному стилю. Например, слово «человек» некоторые произносят как [чьлавек], а некоторые —как [чек].

Ма­нера произношения часто характеризуется диалектными особен­ностями ритмики и интонации и может привести к недостаткам.

Вставка паразитических звуков типа [э], [м] и т.п. в паузах между фразами или словами, часто как знак размышления или колебания. Это звуки неполного образования, часто менее ин­тенсивные, чем языковые. Иногда они вызывают раздражение у слушающих. Рекомендуется избегать подобной ошибки в ситуациях делово­го общения, поскольку наблюдаются социальные проявления наро­читого произношения данных звуков по отношению к «низшим» социальным слоям.

Продление гласных и иногда согласных в конце фразы так же, как знак раздумья или колебания. Чаще всего продляются глас­ные в союзах что, и, в словах-паразитах ну, вот, в некоторых пред­логах, в слове это, иногда в личных местоимениях.

Задержка дыхания на вдохе, что происходит неосознанно, когда речевое звучание должно появиться буквально в следующее мгнове­ние и еще не закончилась фаза контроля и селекции речевых единиц.

Шумные вздохи (вдох и выдох) перед началом фразы. Они также неуместны и нежелательны с точки зрения речевой этики в официальной обстановке.

Чмоканье — шумное «отлипание» средней части спинки язы­ка от неба и боков языка от щек. Чмоканье обычно заполняет часть паузы, необходимой для обдумывания, а в спонтанной речи — так­же для выбора. Оно меньше контролируется говорящим, чем эка­нье или шумные вздохи. Слабое чмоканье — смачивание полости рта, сглатывание — физиологически свойственно всем и произ­водится машинально. Чмоканье неприятно для слушателя, важно уметь контролировать этот процесс.

Назализация — произнесение в нос конечных гласных в сло­вах. Это происходит из-за небрежного, преждевременного опус­кания мягкого неба (и язычка) еще до окончания фразы. Назали­зация оценивается как вульгарная черта в речи.

Смыкание губ в конце слов, когда гласный еще звучит (в городе[м], девушки[м] и т.п.). Это также результат рече­вой небрежности, которую следует преодолевать [16].

Для улучшения речевых навыков, касающихся манеры выго­варивать слова, необходимо постоянно слушать и стараться точно вос­производить нормативную речь художественного и научного стилей.

Голос как элемент имиджа. Голос — индивидуальная характеристика человека, такая же уникальная, как и отпечатки пальцев. В физическом смысле под голосом понимается совокупность разнообразных по высоте, силе и тембру звуков, возникающих в результате колебаний голосовых связок. Голос оратора имеет огромное значение для достижения целей коммуникации в процессе устной речи. Восприятию речи в большой степени способствует голос оратора. Голос — основной элемент убедительности. Это тонкий, прекрасный инструмент! Сильный, гибкий, выразительный голос точно передает все смысловые и эмоциональные оттенки мысли. Желательно, чтобы он имел достаточную силу звука, чтобы его было слышно даже в последних рядах любой большой аудитории. Сила голоса — это способность убеждать, доносить до каждого члена суда свои мысли, чувства и волю. Для этого голос должен изменяться по высоте, обладать широким диапазоном звучания и разнообразной тембральной окраской. Диапазон голоса — это его звуковой объем. Плавные переходы из одной тональности в другую придают речи выразительность, передают мысли во всей их полноте и разнообразии оттенков. Бедность голосового диапазона приводит к монотонности, которая мешает вникнуть в существо дела, значит, притупляет восприятие речи. Если оратор слабо знает материалы дела, не продумал доказательства, — сразу наступают перебои голоса: он становится глухим, прерывистым, сдавленным. Восприятие речи снижается. Оратор с тонким, слабым, неуверенным голосом не может вызвать у слушателей уважительного отношения, не заставит их поверить тому, в чем пытается убедить. Поэтому важно научиться владеть голосом.

Все содержание судебной мысли передается посредством звуков. Одна и та же мысль в звучащем высказывании может быть выражена с разнообразными звуковыми оттенками. И довольно трудно бывает слушать невнятную речь, в которой отдельные звуки произносятся нечетко, искажают смысл слов. Впечатление небрежной речи производят смазанные окончания слов, нечеткие звуки и слоги, нечеткая скороговорка.

Высота звука (или высота голоса) определяется частотой ко­лебаний голосовых связок. Поскольку у мужчин и женщин голосовые связки различаются по длине и толщине, то и высота го­лоса у них обычно разная: у мужчин в среднем 100 —250 Гц у женщин в среднем 200 — 400 Гц. Диапазон высот для человеческих голосов может составлять от 80 Гц до 1300 Гц (приблизительно 4 октавы). Предельные значения диапазона наблюдаются в певчес­ких голосах (бас и меццо-сопрано). Для обычных голосов диапа­зон изменения высоты звука составляет 2 октавы.

В состоянии эмоционального возбуждения, которое присуще начальному этапу общения, трудно управлять высотой голоса. Высокие и низкие голоса ораторов воспринимаются аудиторией как напряженные и даже неуверенные. Особенно это относится к го­ворящим высоким голосом.

Регулировать высоту звука может научиться каждый. Для этого человеку с высоким голосом необходимо представить себе ситуацию, что мы общаемся с аудиторией на расстоянии интимного общения (около 40 см). Высота звука понижается до средних показателей.

Говорящему низким голосом следует представить ситуацию, когда нужно докричаться до человека в конце длинного коридора за плотно закрытой дверью, т.е. находящемуся на расстоянии социального общения — более 4 м. Можно представить себе ситуацию огромного конференц-зала без микрофона, а цель та же — быть услы­шанным. Требуемый уровень высоты голоса нужно удерживать на протяжении всего выступления. Через некоторое время регулярных тренировок соответствующая ситуация общения будет управлять высотой голоса.

Сила звука — это интенсивность звуковых колебаний, которая связана с их амплитудой. Человек воспринимает разные по силе звуки как более громкие или более тихие.

Громкость — это субъективная характеристика силы звука. При восприятии возникает сложное взаимодействие между высотой и силой звука и их субъективной оценкой. Так, если низкий и вы­сокий звуки одинаковы по силе (т.е. имеют одинаковую интенсив­ность), то высокий звук воспринимается как более громкий. По­этому женщине с высоким голосом часто приходится слышать замечания, что она кричит или повышает голос.

Тембр — важная характеристика голоса. Тембр (с точки зрения акустических показателей) — окраска голоса, определяемая количеством дополнительных тонов (обертонов), накладыва­ющихся на основной тон. Субъективно тембр голоса мы воспринимаем как приятный или неприятный, мягкий, стальной, скрипучий или визгливый и т.п. Тембр голоса каждого человека сугубо индивидуа­лен, что в конечном счете зависит от строения его произносительно­го аппарата (наличия в нем необходимых резонаторов). Тембр изме­няется не только с возрастом, но и в зависимости от физического и эмоционального состояния человека. Так, по голосу можно судить, веселый человек или грустный, взволнованный, больной, усталый или здоровый, полный сил и т.д. Тембр голоса является показателем психического состояния человека. Оратору перед выступлением необходимо придать себе вид, соответствующий целям общения. Тембр незамедлительно отреагирует и достигнет ожидаемых параметров. Красивому тембру способствует тренировка улыбкой. Встав перед зер­калом, начните себе улыбаться, а это создаст хорошее настроение. Регулярно занимаясь, тембр можно развить, усилить, расширить диапазон, заставить звучать резонаторы и тем самым улучшить его.

Умение владеть голосом — важный показатель ораторского мастерства и предпосылка убедительности устной речи. Необходимыми качествами ораторского голоса являются: красивый тембр (в любой ситуации), сила, полетность, выносливость, большой диапазон. К недостаткам голоса относят неприятный тембр, хрип, сип, малый диапазон, напряженное звучание.

Специалисты по сценической речи (которые главным образом и занимаются развитием голоса) считают, что для того, чтобы хо­роший природный голос стал выносливым, готовым к большим нагрузкам, его необходимо тренировать. Важно найти натураль­ную высоту тона голоса, которая обычно находится в среднем ре­гистре человека и на которой голос хорошо звучит. Затем следует совершенствовать качество звучания на других регистрах, осуще­ствляя дыхательные упражнения одновременно со звуковыми.

Интонация — важное смыслоразличительное средство языка. Одно и то же предложение, произнесенное с разной интонацией, приобретает иной смысл. С помощью интонации выражаются основ­ные коммуникативные значения: утверждение, вопрос, восклицание, побуждение. Часто интонации, с которой произнесена фраза, доверяют больше, чем словам, т.е. прямому смыслу фразы. Кроме того, интонация несет важную информацию о человеке: о его настроении, об отношении к предмету речи и собеседнику, о его характере и даже о профессии. Это свойство интонации было отмечено уже в древности:

«Тот, кто разговаривает, постепенно снижая голос, несомненно, чем-то глубоко опечален; кто говорит слабым голосом — робок, как ягненок; тот, кто говорит пронзи­тельно и несвязно, — «глуп, как коза» [16].

Человек, говорящий на родном языке, легко различает самые тонкие оттенки интонации на слух, но часто не умеет воспроизводить их в собственной речи. Публичная речь многих людей характеризуется интонационной бедностью, что проявляется прежде всего в монотонном и однообразном интонационном оформлении высказываний. Для того чтобы овладеть всей полнотой интонации языка, необходимо, во-первых, знать некоторые теоретические сведения и, во-вторых, выполнять специальные упражнения.

«Остерегайтесь говорить ручейком, — советовал П. С. Пороховщиков, — вода струится, журчит, лепечет и скользит по мозгам слушателей, не оставляя в них следа. Чтобы избежать утомительного однообразия, надо составить речь в таком порядке, чтобы каждый переход от одного раздела к другому требовал перемены интонации».

Действительно, выразительность звучания судебной речи в значительной степени создается интонационным богатством.

Интонация — тональная окраска слов, последовательность тонов, различающихся по высоте, тембру, темпу.

Тон — высота звука, определяемая частотой звуковых колебаний; это высота звучания человеческого голоса.

Тембр — природная звуковая окрашенность голоса, которая у каждого человека своя, неповторимая.

Тембр меняется в зависимости от физического и морального состояния оратора, от его отношения к собеседникам, к предмету речи.

Интонация является своеобразным музыкальным оформлением судебного выступления, повышает его экспрессивность и воздейственность. Большое значение интонационному рисунку судебной речи придавал П. С. Пороховщиков.

С помощью изменения тона создается мелодический рисунок речи. Желательно, чтобы судебный оратор умел придавать речи мелодическое разнообразие. Богатыми интонационными рисунками отличались защитительные речи Ф. Н. Плевако, и это в значительной степени повышало воздействие его речей на присяжных заседателей. «Главная его сила заключалась в интонациях, в подлинной прямо колдовской заразительности чувства, которыми он умел зажечь слушателя. Поэтому речи его на бумаге и в отдаленной мере не передают их потрясающей силы», — вспоминал В. В. Вересаев. А. Ф. Кони в воспоминаниях и Ф. Н. Плевако писал, что во время произнесения защитительных речей на него «накатывало» вдохновение, его лицо «освещала внутренняя красота, сквозившая то в общем одушевленном выражении, то в доброй, львиной улыбке, то в огне и блеске говорящих глаз. Его движения были неровны и подчас неловки; неладно сидел на нем адвокатский фрак, а пришептывающий голос шел, казалось, вразрез с его призванию оратора. Но в этом голосе звучали ноты такой силы и страсти, что он захватывал слушателя и покорял его себе». «Гармоническим», по словам А. Ф. Кони, голосом обладал С. А. Андреевский, который говорил «нередко с тонкой и всегда уместной иронией». Сам А. Ф. Кони умел посредством интонации передать тончайшие оттенки мысли и чувства.

Прежде всего необходимо усвоить, что интонация — это комплексное средство языка, которое включает несколько компонентов: мелодику, логическое ударение, громкость, темп речи и паузу.

Мелодика — изменение высоты тона голоса на протяжении высказывания. Она является главным компонентом интонации, иногда ее называют интонацией в узком смысле слова.

В русском языке выде­ляются несколько типов мелодики, основ­ными из которых являются:

► мелодика завершенности, которая характеризуется понижением высоты голоса к концу высказывания и свойственна повествовательным предложениям, а также вопросительным предложениям с вопросительным словом;

► вопросительная мелодика, которая характеризуется повышением высоты тона и свойственна вопросительным предложениям без вопросительного слова (общий вопрос);

► мелодика незавершенности, которая близка к вопросительной, но характеризуется меньшим подъемом высоты тона и реализуется в неконечных частях распространенного высказывания.

Логическое ударение (называемое часто акцентным или смысловым выделением) — это выделение в высказывании с помощью интонационных средств какого-либо слова, которое представляется говорящему наиболее важным, с целью обратить на него внимание слушателя.

Часто в этом смысле говорят о месте интонацион­ного центра высказывания, т.е. о том слоге или слове, на котором происходит коммуникативно значимое изменение высоты тона го­лоса. Интонационный центр высказывания всегда располагается на том слове, которое говорящий хочет акцентировать. В зависимости от того, на какое слово фразы падает логическое ударение, высказывание изменяет свой смысл и требует иной речевой реакции собеседника.

Например:

Ты пойдешь в библиотеку? — Да, в библиотеку.

Ты пойдешь в библиотеку? — Да, пойду.

Ты пойдешь в библиотеку? — Да, я.

Громкость — это воспринимаемая слушателем интенсивность высказывания. Интенсивность высказываний всех коммуника­тивных типов обычно уменьшается к концу высказывания. Более важные в смысловом отношении части предложения, как прави­ло, характеризуются более высоким уровнем суммарной интен­сивности, т.е. более громки, чем малозначимые части предложения.

Темп речи — скорость произнесения элементов речи (звуков, слогов, слов). В фонетических исследованиях для характеристики темпа используют длительность звуков, на практике применя­ют показатель количества звуков (слогов, слов), произнесенных за единицу времени (секунду или минуту). Основные закономернос­ти изменения темпа речи на протяжении высказывания состоят в том, что в конце высказывания темп, как правило, медленнее, чем в начале и, кроме того, наиболее важные слова и части высказывания характеризуются замедлением темпа речи. Другими словами, то, что говорящий считает важным, он обычно произносит бо­лее медленно.

Очень важно для судебного оратора соблюдение темпа речи, то есть скорости произнесения речевых элементов.

«Какая речь лучше, быстрая или медленная? — спрашивает П. С. Пороховщиков и отвечает: Ни та, ни другая; хороша только естественная, обычная скорость произношения, то есть такая, которая соответствует содержанию речи, и естественное напряжение голоса. У нас на суде почти без исключения преобладают печальные крайности; одни говорят со скоростью тысячи слов в минуту, другие мучительно ищут их или выжимают из себя звуки с таким усилием, как если бы их душили…»

Далее приводит пример:

«Обвинитель напомнил присяжным последние слова раненого юноши: Что я ему сделал? За что он меня убил?» Он сказал это скороговоркой. — Надо было сказать так, чтобы присяжные услы­шали умирающего».

Темп речи зависит от содержания высказывания, от индивидуальных особенностей говорящего и его эмоционального настроя. Чаще всего судебные ораторы произносят речь с внутренним подъемом, в состоянии эмоционального напряжения, что проявляется в несколько убыстренном темпе выступления. Однако следует помнить, что слишком быстрый темп не позволяет усвоить всю выдаваемую информацию, а слишком медленная речь утомляет суд; при слишком медленном темпе создается впечатление, что речь оратора затруднена из-за слабого знания материалов дела, из-за отсутствия доказательств. Медленная речь, как правило, оставляет судей равнодушными к предмету обсуждения.

Если даже речь будет произнесена в оптимальном темпе (что составляет примерно 120 слов в минуту), но без изменения его, то она все равно воспринимается с трудом, так как невозможно говорить о разных предметах (например, изложение обстоятельств дела и оценка действий подсудимого, изложение данных акта судебно-медицинской экспертизы и характеристика личности подсудимого) в одном и том же темпе. Анализируя материалы дела, судебный оратор рассуждает об истинности или ложности определенных доказательств, аргументирует, опровергает, делает выводы. Кроме того, почти в каждой судебной речи имеются так называемые общие места, в которых прокурор и адвокат ставят и разрешают моральные вопросы. Естественно, что все эти структурные части речи не могут быть произнесены в одном темпе. Наиболее важные из них произносятся в несколько замедленном темпе, чем подчеркивается значительность мыслей, их весомость, тогда как замедленный темп высвечивает мысль, подчеркивает ее, позволяет остановить на ней внимание. Менее важные части произносятся несколько быстрее, легче; эмоциональная оценка каких-либо явлений также дается в несколько убыстренном темпе.

Речь прокурора воспринимается лучше, когда она произносится уверенно, неспешно, убедительно, и итог — объективность выводов.

Судебному оратору необходимо владеть и замедленным, «увесистым», авторитетным словом, и четкой, ясной по дикции скороговоркой. Очень важно для юристов вырабатывать речевой слух, умение слышать звучание своей речи и оценивать его. Это позволяет чувствовать темп и управлять им, а значит, помогает суду легко понять мысли оратора.

Пауза — перерыв в звучании, представляющий важное средство смыслового членения предложения. В зависимости от места расположения паузы может изменяться смысл высказывания. Уместно привести известную фразу: «Казнить нельзя помиловать», которая меняет свой смысл на противоположный в зависимости от того, где делается пауза.

Перечисленные интонационные средства в речи выступают в различных сочетаниях, придавая ей разнообразие, яркость и выразительность. Общее количество мелодических типов не ограничивается перечисленными. Например, восклицательные предложения могут быть произнесены с различными эмоциональными
оттенками. Умение рационально использовать перечисленные компоненты интонации и реализовывать в речи различные смысловые и эмоциональные оттенки составляет одно из необходимых условий ораторского мастерства и служит предпосылкой вырази­тельности устной речи.

Для совершенствования навыков интонационного оформления речи при чтении вслух необходимо овладеть техникой интонационной разметки текста. Интонационная разметка текста — это своего рода интонационная партитура, т.е. запись того, как нужно использовать основные компоненты интонации при чтении текста.

Речевое поведение говорящего. Нет ничего важнее в ораторском мастерстве, чем начало выс­тупления. Советуют несколько секунд понаблюдать за аудитори­ей, как бы определяя ее состав, даже спросить, нет ли среди при­сутствующих хорошего знакомого. Начать с персонального обращения к нему. В эти короткие секунды опытные ораторы пытаются определить (иногда это удается) отношение аудитории к выступлению и выступающему.

Следует ли заранее готовиться к речи? Как правило, этот во­прос задают молодые ораторы, считающие себя основательно подготовленными теоретически. И это для них главное, а примеров из жизни, мол, наговорю по ходу выступления. Наблюдения за та­кими выступлениями приводят к выводу о том, что подготовка к речи желательна. Но эта подготовка должна представлять самостоятельное изучение вопроса, о котором предполагается ве­сти речь, но отнюдь не заучивание чужих мыслей, чужих слов. Как было уже показано выше, текст устной речи — индивидуа­лен и социален, и любое дословное повторение чужого текста бу­дет неестественным, что моментально почувствует аудитория.

Большой силой убедительности обладает текст, рождаемый на глазах у слушающих. В таком случае слушатели являются соучаст­никами, сотворцами речемыслительного процесса. Правда, для говорящего должна быть решена проблема свободного владения всем объемом материала и не должно быть затруднений в поиске языковых, лексических вариантов слов, понятий и фраз. Тягост­ное впечатление оставляет образ говорящего, ищущего словесный материал в присутствии слушателей. Для облегчения восприятия весь материал произносится по памяти или записи с цитатами, фактами, цифрами и размещается в строгой последовательности относительно замысла речи.

!	Импровизированная речь более пригодна для того, чтобы привлечь и удержать внимание слушателей, установить с ними необходимый контакт.

Интонированное выделение главных мест и скромное при­глушение известного происходит бессознательно, интуитивно.

В целях экономии времени, в случаях, исключающих недора­зумения и неправильное толкование, способных привести к серь­езным последствиям, пользуются заранее подготовленным текстом. Такая речь позволяет выдержать точность формулировок, но на­рушается зрительный контакт с аудиторией, лишает выступление эмоционально-психологического единства со слушателями.

При чтении с листа интуитивность в выделении главного и невыде­лении неглавного теряется, начинает проявляться «бормотальный» ре­жим, снижающий внимание слушателей. Чтобы воспроизвести про­цесс живой речи, читающий искусственно привлекает внимание к тому, что в данный момент является важнейшим. Только живое, чуткое вооб­ражение может подсказать читающему ту интонационную форму, в которую должна отлиться та или иная фраза при ее передаче.

Считают, что, произнося речь, говорящий не должен запнуться, замешкаться, окончить фразу иначе, нежели предполагал, запутаться в предложении, вообще как-нибудь ошибиться. Но такие запинки, в известных границах, имеют даже положительные сто­роны — в том отношении, что предотвращают утомление, которое является неизбежным следствием однообразной, ничем не пре­рываемой речи.

Речь правильная быстро и легко понимается, но чаще всего со­всем не запоминается. А вот речь хорошая, она не только пони­мается, она к тому же еще и чувствуется. Многие из своей прак­тики припоминают примеры, когда лектор говорил округленными риторическими фразами, почти никогда не ошибаясь, с положи­тельно ужасающей уверенностью. Но она не производила впечат­ления постепенно возникающей перед нами работы мысли. Именно этим и отличается живое слово от затверженного проповедова­ния сухих, давно установившихся истин. И запоминается поэтому надолго. «Индивидуальность речи, не ее правильность — вот что превращало слушание в наслаждение», — вспоминал своих учи­телей языковед Л. В. Успенский.

Индивидуальная речь с ее «неправильностями» имеет и свою противоположность. Поэтому в ее использовании необходимо при­держиваться чувства меры. Такая речь хороша до тех пор, пока во время паузы или самоперебива слушатель успевает обдумать услышанную речь, сопоставить ее с уже известными знаниями, провести аналогию с ранее почерпнутым опытом, может ассоциа­тивно сопоставить новое знание. Но такая пауза должна продол­жаться именно столько, сколько необходимо на все такие мысли­тельные операции, — и ни на секунду больше. Иначе слушатели получат возможность вспомнить что-то такое, что никоим обра­зом не связано с лекцией, а значит, отвлечься и потерять нить рас­суждений.

Почему начинающий оратор инстинктивно обращается к тексту?

► боится сказать что-то не так.

► опасается за свой авторитет.

► сомневается в своих знаниях.

► в слушателях видит не своего союзника, а противника, го­тового на «каверзный вопрос».

► отсутствует опыт в подго­товке к выступлению.

Если полный текст выступления перед глазами, то от соблазна прочитать вылизанный, отредактированный материал просто не отказаться. Фраза звучит по-книжному, пото­му что пишем мы согласно заученным грамматическим конструк­циям. Конечно, слушающими такая «устная» речь не восприни­мается, так как из-за письменности смысл претерпевает своего рода самоотчуждение. Для его понимания смысл должен быть вновь выс­казан на основе того, что было передано через письменные знаки. Хорошая речь не может быть только импровизированной. Ло­гичная последовательность мысли, верное распределение време­ни, возрастающий интерес речи, эффектные выражения, удачные сравнения, поражающая картинность слога — все это не является по вдохновению. Естественно, каждый бы желал, чтобы его речь производила впечатление импровизированной, но горе тому, кто на самом деле полагается на случайную удачу, даже для самого богато одаренного человека необходима предварительная подготов­ка и постоянная практика. Практика в ораторском искусстве на­ходится в зависимости от возможности произносить речи, от рода деятельности и занятий.