Экономическая социология

2. 1. 1. Общеметодологические подходы к проблеме рациональности экономического поведения

2. 1. 2. Лмберально-гуманистичечкая концепция рационального выбора «Поппера-Хайека» и ее интерпретация

2. 1. 3. Принцип максимизации и его интерпретация

2. 1. 4. Модели рационального выбора их вариативность и ограниченность

2. 1. 5. Лимиты рационального выбора

2. 1. 1. Общеметодологические подходы к проблеме рациональности экономического поведения

Экономическое поведение как разновидность социального поведения обладает рациональным ядром, которое составляет его основу. Наиболее тривиальный аргумент, который можно привести по этому поводу, заключается в том, что большинство человеческих действий осуществляется с помощью разума. Другое дело, что природа разума (и рационального поведения), его функции, возможности, пределы применения оцениваются и определяются в весьма широком диапазоне противоречивых точек зрения.

Когда мы констатируем, что человеческое поведение – это поведение по преимуществу разумное, то выделяем три фундаментальных аспекта этой проблемы:1 сам феномен разума, феномен рационального поведения и те условия, при которых оно становится возможным. В первом случае мы имеем в виду сам «мыслящий инструмент», во втором – те действия и результаты, которые являются его функцией, в третьем – те условия и средства, которые определяют пределы их реализации, их общественную (социальную) и личностную целесообразность.

В данном контексте проблема рационального экономического поведения или, точнее, экономического поведения как рационального, лежит не столько в гносеологической плоскости определения рациональности, сколько в плоскости его социологической интерпретации. Речь идет, во-первых, о соотнесении индивидуальных, групповых и массовых экономических действий с определенным социальным стандартом рациональности, несоответствие которому делает эти действия непонятными или неодобряемыми2.

Во-вторых, о степени соответствия этих действий тем социальным ценностям и нормам, которые задают институциональный порядок экономического поведения и согласуют конкурирующие цели и интересы субъектов, его реализующих.

В-третьих, о степени рациональности различных моделей экономического поведения.

В-четвертых, о компетентности людей, выбирающих в рамках определенных интересов и степеней свободы альтернативы поведения и несущих ответственность перед собой и другими за достигнутый результат.

В-пятых, о социальных пределах максимизации (рационализации) индивидуальных и групповых экономических интересов, за которыми она становится иррациональным фактором, деформирующим и разрушающим моральный и «гуманитарный» порядок социальных структур.

Известно, что феномен рациональности человеческого (социального) поведения лежит за пределами различных его обоснований. Рациональность – это универсальное качество социального поведения, которое нельзя доказать логически, хотя возможно в рамках различных парадигм (прежде всего научных) рассуждать о непротиворечивости, истинности и эффективности неких социальных действий, обслуживающих те или иные области человеческой практики. То есть строить многообразные критериальные обоснования правильности принимаемых решений и следующих за ними действий. Однако даже в научной, наиболее рациональной деятельности поиск единых универсальных критериев ее рациональности демонстрирует целый ряд парадоксов и противоречий3.

В данном случае речь идет о дилемме «внутренней» и «внешней» рациональности научных теорий. Их «внутренняя» рациональность заключается, прежде всего, в логичности и непротиворечивости избранных объяснительных критериев (способов доказательств), а также в универсальности их применения. Строгое следование этим критериям в лучшем случае оборачивается подгонкой к ним реальных процессов, которые всегда многообразнее и богаче любых теоретических схем, а в худшем приводит к абсурду и, как следствие, к доказательству иррациональности используемых теорий и подходов. С другой стороны, абсолютизация критериев «внешней рациональности» (эффективности, социальной целесообразности, экономичности) ведет к «дескриптивной эпистемологии»,4 когда внутренняя логика рационального научного действия подгоняется под определенные идеологические, аксиологические и прагматические клише социальных интересов.

Эта дилемма рационального (в данном случае, научного) действия методологически преодолевается в том случае, когда мы поднимаемся над абсолютистской и релятивистской его оценкой, констатируя тот факт, что рациональность как фундаментальная характеристика человеческого поведения есть культурная ценность. Поэтому она одновременно обладает методологической и аксиологической размерностью5. В связи с этим можно вполне согласиться с В.Н. Порусом, рассматривающим проблему рациональности в следующих аспектах.6

• Методологический смысл рациональности нельзя без существенных потерь оторвать от аксиологического, и наоборот.
• Критериальный подход к определению рациональности ни в абсолютивистском, ни в релятивистском его вариантах не может быть признан универсальным. Однако из этого не следует делать вывод о том, что рациональность вообще и различные ее «виды» (научная, экономическая и т. п.) не могут исследоваться методологически.
• Модели «научной» и любой прочей рациональности «производятся» методологами и идеологами, исходя из различных задач, которые могут не совпадать, но лишь частично перекрывать друг друга, толкуя природу рациональности в различных аспектах и измерениях.
• Абсолютизация какой-либо модели рациональности рано или поздно иррационализирует ее применение.
• Парадокс рациональности заключается в том, что, подчиняя свою деятельность (интеллектуальную или практическую) системе априорных критериев, субъект утрачивает ту «рациональность», которая дает возможность критической рефлексии и ревизии любых систем и всяческих критериев. Его рациональность оказывается полностью привязанной к выбранной схеме, выйти за пределы которой невозможно без того, чтобы не разрушить ее внутреннюю логику.
• Пересмотр, ревизия «внутренней рациональности» и ее критериев – другая сторона рациональности более высокого порядка, которая не всегда базируется на дискурсивном мышлении, а включает в себя другие компоненты, полностью не поддающиеся рациональной реконструкции: интуицию, творческое воображение, бессознательное и т. п. Недаром Т. Парсонс, рассматривая проблему рациональности экономического поведения и продолжая линию М. Вебера, обращал внимание на интерпретацию этих элементов человеческих действий, особенно последнего.
• Субъект рационального действия по сути антиномичен. Ему свойственны одновременно нормативно-критериальная рациональность (способность рационально действовать, отождествляя себя с какой-либо системой критериев и логикой их реализации) и критико-рефлексивная рациональность (способность пересматривать предпосылки, критерии дискурсивной (формальной) рациональности).
• Противоречие между нормативно-критериальной и критико-рефлексивной рациональностями – одна из форм, в которых проявляется антиномичная и трагичная по сути своей свобода человеческого выбора.

Эти методологические принципы рассмотрения феномена рациональности весьма конструктивны, но их также нельзя абсолютизировать, так как философская рефлексия их автора (по понятным причинам) имеет дело с абстрактным субъектом рационального поведения.

Модель рационального поведения может рассматриваться как инструментально-эвристическая и методологическая проблема. В первом случае она может служить основанием формализации человеческого поведения, что позволяет раскрыть его логическое содержание, связанное с алгоритмами и процедурами принятия оптимальных решений. (Хотя известно, что формализация этого процесса не решает в принципе задачу раскрытия загадки психологии принятия решений.7)

Во втором случае данную модель можно использовать как методологический принцип объяснения реального поведения, но, естественно, с определенными ограничениями и допущениями. В связи с этим в социологии можно условно выделить два основных направления изучения рациональности. Первое из них – эмпирическое – ориентировано на решение конкретных социальных проблем. Второе направление – теоретико-методологическое – нацелено на поиск социально-философских оснований рациональности, прежде всего связанных с проблемой «понимания» человеческих действий.

В рамках первого направления представления о рациональном поведении наиболее четко отражены в работах, посвященных прикладным проблемам целенаправленного поведения. Обобщая их содержание, можно обнаружить, что структура рационального действия (поведения) включает цели, средства и результаты и характеризуется следующими чертами:8

1) наличием у человека множества целей;

2) наличием цели как некоторого свойства или состояния человека, которое позволяет определять границы действий и оценивать их успешность, а также ожидать некоторого социального вознаграждения за полученные результаты;

3) осознанностью целей, без которой нельзя говорить о субъективной полезности цели и порядке предпочтений. Эта осознанность позволяет сравнивать цели и выстраивать иерархию в порядке желательности их достижения;

4) инструментальным подчинением средств целям. При этом средства содержательно независимы от целей, не имеют внутреннего сходства с ними и выбираются в зависимости от изменяющихся обстоятельств и возможностей;

5) определенным расчетом (в рамках наличной информированности) результатов, последствий и эффективности поведения.

Последняя классическая версия рационального поведения, получившая в социологии название модели экономического человека (homo economicus), является методологически наиболее удобной: для нее характерен универсализм, позволяющий описать с той или иной степенью достоверности любое непатологическое поведение человека, и формализуемость, дающая возможность применять количественные методы анализа. Такой тип поведения легко наблюдаем, измеряем, прогнозируем и управляем9.

Однако, по справедливому мнению Н.Ф. Наумовой, использование этой модели для некоторых классов задач наталкивается на определенные трудности. Это происходит в том случае, когда в структуру поведения мы включаем эмоциональные, подсознательные и стереотипные элементы, а также пытаемся расшифровать такой феномен как вознаграждение. В связи с этим выявляются три основных экзистенциальных элемента, ограничивающие рациональность поведения:10

• основные цели поведения лежат вне его – в сфере человеческих идеалов и ценностей;
• логика целенаправленного действия позволяет человеку действовать лишь в хорошо известных ситуациях;
• целенаправленное действие, абсолютизируемое как средство достижения цели, порождает проблему отсутствия нравственных ориентиров и критериев.

Как мы уже отметили, в теоретико-методологическом плане рациональность тесно связана с проблемой понимания, которую впервые в социологии наиболее фундаментально поставил М. Вебер. Эта связь проявляется в том, что в самом общем виде рациональность определяется как степень понятности социального действия: чем более оно понятно, тем более рационально. Сама же природа и механизмы понимания в основном объясняются с двух противоположных позиций – объективной и субъективной.

Объективная позиция наиболее ярко представлена в работах М. Вебера и Т. Парсонса. Первый, как известно, наиболее понятным считал целерациональное действие, которое является идеальным типом «правильной» и даже «объективной» рациональности в отличие от субъективного ее типа. Т. Парсонс возможность понимания людьми друг друга объяснял иначе. По его мнению, понимание возможно только в рамках определенной культуры, благодаря использованию людьми объективно существующих социокультурных норм, усвоенных ими в процессе социализации. Соответственно, наиболее рациональное поведение, по Парсонсу, должно полностью совпадать с социокультурными эталонами.

Противоположной точки зрения придерживаются сторонники феноменологической социологии и этнометодологии. Феноменологи признают только субъективную рациональность – рациональность приписываемых значений с точки зрения действующего индивида. Обыденное знание как общепринятая логика рационально лишь в той мере, в какой оно помогает людям понимать друг друга. Задачей этнометодологии Г. Гарфинкеля является изучение субстанциональной рациональности, которая внутренне присуща социальной жизни и которую мы можем выявить, рационально описав какую-либо ситуацию на языке ее участников.

Вероятно, ближе всех к истине был М. Вебер, который попытался соединить объективное и субъективное измерения социального. В целом же очевидно, что ни первый, ни второй из описанных подходов не могут служить инструментами для адекватного описания и объяснения социального поведения: институционализм делает социальное действие пассивным, практически полностью зависящим от социальных норм, субъективизм же, наоборот, недооценивает их. В связи с этим делаются постоянные попытки объединения указанных подходов,11 один из которых мы приводим ниже.

2. 1. 2. Лмберально-гуманистичечкая концепция рационального выбора «Поппера-Хайека» и ее интерпретация

В рамках социологии существует целый ряд трактовок рациональности социального (экономического) поведения. Однако остановимся более подробно на принципах и моделях рационального поведения, на наш взгляд наиболее полно учитывающих многомерность и сложность реального рационального выбора и рассматривающих его как социокультурную реальность, которая не сводится к процедурам формальной (инструментальной) рациональности и утилитарным интересам. Из известных нам концепций подобного рода наибольший интерес вызывает теория рационального поведения К. Поппера, заложившая основы создания либерально-гуманистической модели рационального выбора.

К. Поппер, не абсолютизируя возможности конкретного человека как рационального существа и отстаивая либеральную концепцию рациональности человеческого поведения, связывает рациональность с существованием взаимного сотрудничества и конкуренции множества действующих индивидов. Последние, с одной стороны, преследуют собственные цели и интересы, а с другой, – находятся друг с другом в состоянии диалога по поводу возникающих противоречий. Этот диалог носит рациональный характер в том смысле, что он принимает во внимание прежде всего доказательства, а не личность и статус доказывающего. В соответствии с этим система коммуникации действующих и конкурирующих друг с другом субъектов должна быть основана на признании всякого, с кем общаются, потенциальным источником разумной информации и доказательств. Тем самым устанавливается то, что можно назвать «рациональным единством человечества»12.

Теория рационального поведения К. Поппера заключается в следующем.

1. Разумное (рациональное) поведение – это, прежде всего, рациональная коммуникация имеющих свою точку зрения индивидов, ограниченных возможностями своего интеллекта, своей ситуации, своего знания, но находящихся в диалоге друг с другом с целью некоторого приближения к объективности13.

2. Высшего критерия рациональности не существует. Социальная теория разума предполагает интерперсональное его развитие, когда отдельные интеллектуальные способности, даже самых выдающихся людей, не могут служить основанием для абсолютизации какой-либо одной точки зрения. Знание, в особенности процесс его развития, базируется на подлинном рационализме, то есть свободе высказывать свою точку зрения, одновременно осознавая то обстоятельство, что не следует слишком полагаться на возможности отдельного разума14.

3. Множество людей, находясь в постоянном критико-конкурентном диалоге, обеспечивают рациональное понимание друг друга при условии функционирования институтов и традиций, оберегающих свободу критики или, что одно и то же, свободу мысли15. Поэтому предпосылки рационального поведения лежат за пределами индивидуального разума. Они заключены в таком институциональном устройстве общества и в таких традициях, которые обеспечивают индивидуальную свободу самовыражения, критический анализ чужих аргументов и опыта, терпимость к мнению других, беспристрастность, ответственность и гуманистическую направленность человеческих действий и поступков16.

4. Нельзя абсолютизировать также возможности разума, отвергающего все утверждения и действия, не обоснованные доказательством и опытом. Рациональное поведение не становится рациональным только потому, что оно основано на логической аргументации, поскольку те, кто готов принимать во внимание аргументы и опыт, то есть люди, которые уже признали такой рационализм, – только они и будут проявлять к нему интерес. Можно сказать, что рационалистический подход сначала должен быть принят и только после этого могут стать эффективными аргументы и опыт. Поэтому повторим, что рационалистический подход не может быть обоснован ни опытом, ни аргументами, он вытекает (по крайней мере, гипотетически), из акта веры – веры в разум17.

5. Этос критического рационализма, по Попперу, предполагает:18

• а) не только веру в собственный разум, но также – и даже более того – веру в разум других;
• б) осознание того, что если отдельный интеллект и превосходит другие интеллекты (о чем трудно судить), то лишь настолько, насколько он способен учиться под воздействием критики, учиться на своих собственных ошибках и ошибках других людей;
• в) представление о том, что другой человек имеет право отстаивать свои доводы.

6. Эти принципы рационального поведения, воплощенные в социальной практике, способствуют тому, что отдельный человек, уникальные действия, опыт и отношения которого не могут быть вполне рационализованы, может нестандартно действовать в стандартных ситуациях, создавая уникальные продукты, идеи, информацию. То есть быть субъектом инновационных действий.

Концепция рационального поведения дополняется К. Поппером концепцией «прагматической рациональности», которую можно описать как такой подход, который стремится к ясности во всем, однако признает, что связь между явлениями жизни никогда до конца не будет доступна пониманию, а, следовательно, и рационализации19.

Эти социально-философские взгляды К. Поппера базируется на его социологической теории «открытого общества», которую он обосновал, дав разграничение основных принципов социальной организации «открытого», (современного гражданского общества) и его антипода – «закрытого общества». Естественно при выделении этих принципов им «выносятся за скобки» те реальные исторические процессы и тот временной масштаб преобразований, которые явились предпосылкой и причиной социальной трансформации одного типа социальной организации в другой. Тем не менее, Поппер, опираясь на свой метод исторической интерпретации предпосылок существования «закрытого общества»20, сделал попытку показать принципиальное различие современных ему демократических (рациональных) режимов от режимов тоталитарных (иррациональных).

Основные особенности «закрытого общества» Поппер интерпретирует, опираясь на анализ традиционных кровнородственных и племенных институтов21, которые, с одной стороны, отражали одну из объективных стадий, фаз эволюции социальных систем. С другой стороны – на более поздних этапах тормозили их развитие, трансформируясь в институты, подчиняющее все общество сословно-кастовым принципам организации.

Основные особенности «закрытого» и «открытого общества» по Попперу

Основные особенности «закрытого» общества

1. «Закрытое общество», по мнению К. Поппера, можно сравнивать с организмом, состоящим из специализированных органов и элементов, которые жестко «привязаны» к своим функциям и не могут их произвольно изменять.22 На базе этой простой аналогии оценивается и социальная структура «закрытого общества», которая включает его членов в систему предписанных социальных статусов, существенно ограничивающих альтернативы социальной мобильности. Причем это касается не только объективных, «естественных» социальных статусов (пол, национальность, раса, место рождения и т. п.) которые человек не может изменить по своей воле, но и тех статусов, которые в современной теории социальной стратификации называются «приобретенными»23

2. «Закрытое общество», по мнению К. Поппера, сходно по своим основным характеристикам со стадом или племенем, члены которого объединены полубиологическими связями – родством, общей жизнью, участием в общих делах, одинаковыми опасностями, общими удовольствиями и бедами24

3. «Закрытое общество» функционирует как конкретная социальная группа, члены которого не только связаны между собой полуорганическим (К. Поппер) единством, но и конкретными физическими отношениями типа осязания, обоняния, зрения и т. п.25 То есть, иначе говоря, они находятся в непосредственной интерактивной связи друг с другом, подчиняя, но словам Э. Дюркгейма, свои действия и взаимодействия институтам «механической солидарности»

4. «Закрытое общество» для абсолютного большинства, по К. Попперу, являлось «естественной» средой социальной жизни и социального воспроизводства, 26 представляя собой «устойчивую нишу» (во многом иллюзорного) традиционного социального порядка и спокойствия. Оно защищает себя от проникновения «других», ограничивает социальную мобильность своих членов, постоянно пытаясь сохранить внутри себя автаркию и социальную стабильность. Для его правящих членов традиционные формы социальной стратификации являлись «естественными» в том смысле, что не подвергались сомнению27. Самое существенное, что было характерно для «закрытого общества» – это отсутствие личной, независимости и инициативы его членов, что являлось важной предпосылкой его сохранения в виде тотального превосходства патерналистских форм социального бытия над индивидуальными и частными

Основные особенности «открытого» общества

1. В структуре современных «открытых» обществ естественные, предписанные социальные статусы являются следствием функционирования коммунальных социальных порядков, (семейных, этнических и т. п.). Они играют важную роль в социальной категоризации, позволяя идентифицировать или отличать людей друг от друга. Однако «ранговая функция» статусов подобного рода все время уменьшается, так как они противоречат ценностям гражданского общества, в рамках которого признанным условием социального воспроизводства его членов является именно конкуренция за обладание тем или иным статусом,28 и, соответствующие ей, различные формы социальной мобильности

2. «Открытое общество» теряет эти качества, оно становится более «диффузным», (если говорить об уменьшении внутри него роли традиционных механизмов социальной солидарности) и индивидуалистическим, функционируя в основном при помощи таких абстрактных отношений как обмен, кооперация и т. п.29

3. В рамках «открытого», абстрактного общества конкретные люди также образуют те или иные социальные группы подобного рода. Они вступают в действительные социальные связи всех видов и пытаются в меру возможностей удовлетворить свои эмоциональные потребности. Однако большинство социальных групп современного «открытого общества» являются не более чем суррогатами, поскольку они не создают действительных условий для общественной жизни, а многие из них не обладают никакой реальной функцией в жизни общества в целом30. Самое существенное, что личные отношения в «открытом обществе» преимущественно возникают только там, где в них можно вступать свободно и где они не определяются случайностями рождения31 или, добавим, другими предписанными статусами32

4.«Открытое общество», наоборот фундировалось на совершенно иных социальных принципах. Одним из критериев, с помощью которого можно сформулировать его кардинальное отличие от общества «традиционного» – это когда социальные институты впервые сознательно признаются продуктом человеческого творчества и когда их сознательное изменение обсуждается в терминах их пригодности для достижения человеческих целей и намерений. Закрытое общество терпит крах, когда благоговение, с которым воспринимается социальный порядок, сменяется активным вмешательством в этот порядок и сознательным стремлением реализовать собственные или групповые интересы 33

Таким образом, по мнению К. Поппера, основное отличие «открытого» общества заключается в том, что оно, расширив границы индивидуальной свободы своих членов, становится обществом «проблемным» и рациональным. Результатом и движителем его эволюции является «социальные напряжения» и конфликты34. Эти напряжения и эти трудности являются имманентным свойством открытого общества. Они порождены, по словам К. Поппера, нашими действиями, которых непрерывно требует от нас жизнь в условиях открытого и частично абстрактного общества. Имеется в виду наше стремление быть рациональным, воздерживаться от удовлетворения, по крайней мере, некоторых из наших эмоциональных потребностей, следить за своими поступками и брать на себя ответственность. Мы должны принимать эти напряжения как плату за каждое наше продвижение в знании, в разумности, в сотрудничестве и взаимопомощи, а, следовательно, в наших шансах на выживание. Эта цена, которую мы должны платить, чтобы быть людьми35.

Теория органической рациональности Ф. Хайека.

Изложенная выше парадигма «открытого общества» К. Поппера корреспондируется с одной из наиболее интересных теорий, раскрывающих эволюционную сущность экономической рациональности, то есть с теорией расширяющегося рыночного порядка Ф. Хайека. Последнюю он развивал, более полувека находясь в творческом сотрудничестве с К. Поппером.

Базой концептуальных построений Ф. Хайека явилась эволюционная эпистемология, позволяющая осмыслить рост и функцию человеческого знания, а также сложные спонтанные порядки, его обусловливающие. Речь идет об эволюционном развитии традиционных правил человеческого поведения и взаимодействия (языке, праве, рынке и т. д.), которые не порождены инстинктом и не являются творением разума, а представляют собой самостоятельный феномен, находящийся «между инстинктом и разумом» и развивающийся одновременно с развитием разума36.

В концепции Ф. Хайека человеческий разум и его возможности рассматриваются как результат процесса эволюционного отбора, благодаря которому сформировались также и экономические, и все другие социальные институты. Усвоение правил поведения – это по большей части источник, а не результат интуиции, разума и понимания. Человек стал мыслящим существом благодаря усвоению традиций, которые, в свою очередь, происходят не от способности людей рационально интерпретировать наблюдаемые факты, а от привычных способов реагирования.

Человеческое сознание – это не столько поддающиеся проверке знания о внешнем мире или осуществляемые человеком интерпретации окружающего, сколько способность обуздывать инстинкты. Взращенное и сформированное средой индивидуальное человеческое сознание в свою очередь действует так, чтобы сохранить, обогатить, развить и разнообразить существующие традиции. Таким образом, инстинкт древнее обычая и традиции, последние же древнее разума. Поэтому обычай и традиция находятся между инстинктом и разумом в логическом, психологическом и временном смысле. Управляемые в своем поведении тем, чему научились, мы зачастую не знаем, почему мы делаем то, что делаем37.

Рациональность экономического поведения объясняется Ф. Хайеком, исходя из этих предпосылок. Она формируется не столько благодаря индивидуальному человеческому разуму, сколько благодаря возникновению социальных институтов и правил поведения, которые расширяют его возможности. Прежде всего, речь идет об институтах частной собственности и рыночного обмена, которые обеспечивают принятие индивидуальных решений, составляющих ядро рационального экономического выбора. Одновременно их развитие закладывает основы и для создания расширенного рыночного порядка, превосходящего разумение вождя или властителя, равно как и всего коллектива38.

Разумеется, в противопоставлении возможностей индивидуального интеллекта (разума) и неявного знания, заключенного в традициях и практиках человеческого поведения, есть определенное преувеличение. Без сомнения человеческий интеллект способен при определенных условиях быть на уровне тех «надрациональных» функций, которые спонтанно реализуют механизмы и институты социальной эволюции. Один из примеров этому – сама концепция расширяющегося рыночного порядка Ф. Хайека, которая возникла и сформировалась в голове конкретного человека. Тем не менее, учитывая ограниченность индивидуального разума, вполне уместно замечание Ф. Хайека о том, что существует и даже доминирует тенденция переоценивать интеллект и полагать, будто за все преимущества и возможности, которые дает нам цивилизация, мы должны быть обязаны только сознательному замыслу, а не следованию традиционным правилам поведения. Точка зрения о том, что можно устранить любые нежелательные явления посредством все углубляющейся мыслительной рефлексии, все более целесообразных проектов и все более рациональной координации предпринимаемых действий, порождает множество «рациональных утопий», которые являются продуктом индивидуального разума и навязывают обществу порядок, противоположный «естественному» ходу событий39.

Ф. Хайек так же, как и К. Поппер, выступал против рациональности, основанной на сциентизме и конструктивизме, то есть критериальной рациональности, определяемой опытом, обоснованием или утилитаристским доказательством правильности действия40. Естественно, речь идет не об абсолютном отрицании различных процедур критериального объяснения человеческих, и в том числе экономических, действий, а о невозможности на их основе построить универсальное обоснование, позволяющее строго разграничить области рационального и нерационального.

Для того чтобы доказать это, Ф. Хайек рассматривает целую систему эволюционирующих рыночных институтов и практик. Они не отвечают вышеназванным критериям и, с точки зрения традиционных (критериальных) концепций разума и науки, являются «неразумными» и «ненаучными»41. Тем не менее, эти, никем не придуманные, традиционно передаваемые от поколения к поколению, постоянно развивающиеся традиционные правила поведения, в том числе и в сфере экономической жизни, дают возможность индивидам принимать свободные решения, предотвращают произвол, дискриминацию и насилие со стороны одних людей по отношению к другим, а также вторжение кого бы то ни было в сферу личной свободы каждого человека42.

В структуру этих правил поведения, спонтанно возникающих, развивающихся и отбираемых в процессе социальной эволюции, входят, помимо прочих, специфические нравственные традиции и институты, открывающие простор для свободы индивидуального рационального выбора в экономике, например, связанные с бережливостью, честностью, точностью, договором43.

Таким образом, с точки зрения Ф. Хайека, большую часть знания дает нам не непосредственный опыт и интеллект, а непрерывный процесс «пропускания через себя» и усваивания традиций – процесс, необходимым условием которого является признание и соблюдение отдельной личностью моральных норм, которые не поддаютсяся обоснованию с позиций общепринятых теорий рациональности. Традиция в определенном отношении выше и «мудрее» индивидуального человеческого разума44.

Приобретенные традиции способствуют «адаптации к неизвестному», которая является, по Хайеку, ключевым моментом всей эволюции. В условиях рыночного обмена информация, используемая индивидами или организациями для приспособления к неизвестному, может быть только частичной и передается сигналами (ценами) по длинным цепочкам от индивида к индивиду. С помощью этих частичных и фрагментарных сигналов к постоянно изменяющимся условиям, которых отдельный человек не может знать или предвидеть, и приспосабливается структура деятельности в целом45.

Речь идет о феномене «рассеянного знания», которое рассредоточено между миллионами индивидов и дает им возможность обмениваться информацией, ресурсами и совершать максимизационные действия, до конца не зная о намерениях друг друга. Расширенный порядок человеческого сотрудничества обеспечивает максимальное использование знания всех, благоприятствуя таким образом не владеющим собственностью почти в той же мере, в какой и тем, кто ею владеет46.

В чрезвычайно сложной стохастической рыночной системе, которая превосходит границы понимания отдельных людей, а, следовательно, и исключает адекватное руководство этими процессами со стороны кого бы то ни было, «индивиды, действующие в своих собственных интересах (зачастую довольно расплывчатых), без преувеличения не знают и не могут знать, каков же будет конечный результат их взаимодействий»47.

Констатируя неполноту человеческих знаний (и тех, кто познает, и тех, кто принимает практические решения), Ф. Хайек апеллирует к парадоксам «рациональности» расширяющегося рыночного порядка. В системе последнего работает бесконечное множество практик человеческого поведения и социальных институтов, возникающих в процессе социальной эволюции. Массовые индивидуальные действия и решения «внутри них» – лишь некоторый фрагмент, активная составляющая. Они оформляются и структурируются институциональными рамками.

Именно эволюционирующий рыночный порядок – эта стремящаяся к оптимальности, самоорганизующаяся институциональная система и обеспечивает предпосылки и возможности для реализации атомарных, дискретных, стохастических моделей экономического поведения. Эти модели базируются на определенных ценностях, эталонах социальных достижений и устойчивых предпочтениях, ориентированных на свободу экономических действий и решений, правда, часто с неясным и непредсказуемым исходом.

Таким образом, Ф. Хайек апеллирует к «надрациональным» предпосылкам человеческого поведения, стоящим за пределами индивидуальных действий и снимающим проблему рационального выбора, замещая ее проблемами традиционных действий, личностного знания и конкуренции как процедуры открытия.

Рассмотрим в этом аспекте некоторые общеметодологические подходы к изучению рациональности «наиболее рационального» вида социального поведения, а именно – экономического. В целом рациональность экономических действий предполагает применение разума как интеллектуального средства использования ограниченных ресурсов в процессе получения выгоды (пользы) от их обращения в соответствии с легитимным экономическим интересом и конкретными социальными (культурными) стандартами рациональности. Она проявляется в целесообразных действиях и расчетах, позволяющих использовать различные средства и методы достижения поставленной цели в рамках конкретных возможностей и компетентности.

Очевидно, что рациональность экономических действий как методологический и познавательный принцип необходимо отличать от рациональности конкретных экономических действий, которые совершают реальные субъекты, функционирующие в определенном социальном контексте. Рациональность экономических субъектов может быть различной, в том числе и явно недостаточной для достижения поставленных целей. Однако суммативный эффект их действий обеспечивает приращение человеческих возможностей в утилитарно-прагматической (экономической) сфере, что не требует специальных доказательств. Естественно, что процесс этого приращения (во всяком случае, в рамках обозримого временного масштаба) реализуется дискретно, скачкообразно. И самое главное, он конечен и ограничен для конкретных людей, которые, реализуя свой частный экономический интерес, вовлечены в «эволюционное поле расширения человеческих возможностей», являясь или его активными участниками, или пассивными наблюдателями. Содержание вышеприведенных концепций и подходов, а также повседневная практика позволяют сделать ряд выводов, касающихся проблемы рациональности экономического поведения.

Прежде всего, следует констатировать, что экономическая рациональность ограничена в познавательном, прагматическом, институциональном, аксиологическом, функциональном и генетико-историческом смыслах. Человек и человеческие популяции могут действовать рационально только в рамках тех возможностей, ресурсов и социальных условий, которые имеются в наличии. Даже инновационные (предпринимательские) модели экономического поведения становятся фактором динамики социальных изменений только при условии необходимых объективных предпосылок. В качестве них выступают институциональные порядки, делающие возможными и доступными такие векторы свободы рационального выбора, которые отвечают определенным ценностным стандартам и доминирующим приоритетам социального поведения.

Эти предпосылки сосуществуют и находятся в состоянии взаимодетерминации, постоянно меняют свои места, обусловливая приоритеты и предпочтения различных социальных (экономических) действий. В одном случае пределы рациональности экономического действия определяются информационными лимитами, в другом – инструментальными, в третьем – институциональным устройством общества, которое нормирует границы, связанные с реализацией конкретных экономических интересов, в четвертом – степенью компетентности и свободы действующих субъектов и т. п. Можно также говорить об исторической ограниченности рациональных экономических действий, которые осуществляются в рамках тех возможностей, которые открываются перед людьми на различных этапах развития общества.

Все это свидетельствует не об абсолютности, а об относительности рациональности, в связи с чем можно выделить несколько важнейших аспектов, которые дают возможность рассматривать и анализировать рациональные экономические действия различного класса и порядка.

1. Инструментальная рациональность связана не только с соображениями конкретного экономического интереса, но, прежде всего, определяется доминирующим этосом и соответствующим ему институциональным устройством общества, делающим возможным и легитимным определенный тип экономического действия на определенной стадии его эволюции. Другими словами рационально реализоваться может только такой экономический интерес, для которого «созрело» (исторически сформировалось) институциональное пространство, обеспечивающее определенный диапазон степеней свободы субъектов социального выбора.

2. Рациональное экономическое действие не может рассматриваться в отрыве от синхронных ему тенденций специализации людей, привязанных к конкретным технологическим и экономическим функциям и тем ресурсам, которые они максимизируют.

3. В силу своей ограниченности и дискретности процесс рационализации экономических действий стохастически рассеян в социальном пространстве и является способом утверждения и реализации множества людей, групп и популяций, преследующих различные цели и конкурирующих друг с другом.

4. Если учесть, что человек способен учиться на собственных неудачах, повышение степени рациональности экономического поведения не всегда и не обязательно предполагает безошибочность совершаемых действий, которые могут противоречить технологическим и экономическим расчетам, а также легитимным правилам обмена ресурсами и выгодами между людьми.

5. Понимание рациональности имеет множество субъективных интерпретаций: кто-то действует более рационального, кто-то менее рационально; кто-то абсолютизирует традиционные истины и рецепты поведения; кто-то опирается на выводы из фактов; кто-то совершает ошибки, будучи уверенным в своей правоте; кто-то демонстрирует оптимальные решения, которые никому не нужны.

В заключение раздела следует отметить, что некоторые социологи и экономисты объясняют различие экономических и социологических теорий и, соответственно, моделей человеческого поведения, которые они изучают (homo economicus и homo sociologicus) наличием дуализма рационального индивидуализма и нормативизма (реализма). Эта тенденция дифференциации рациональных (экономических) и социальных (по преимуществу ценностно-нормативных) действий имеет длительную традицию, которая к настоящему времени привела к построению ряда эвристических моделей, демонстрирующих принципиальные различия homo economicus и homo sociologicus, усложняя и дополняя постулаты одного из основателей этой традиции В. Парето.

Безусловно, эта поляризация несет в себе определенный конструктивный, эвристический и познавательный смыслы, позволяющие дифференцировать и отличать друг от друга различные виды социального поведения, но одновременно и затрудняет их объяснение, сводя реальные аналоги к упрощенным эвристическим и излишне формальным принципам и моделям.

При социологическом рассмотрении феномена рационального (в том числе экономического) поведения целесообразно все время иметь в виду его «диверсификацию» как некий методологический принцип. Это позволяет, с одной стороны, выделять рациональное (инструментальное) содержание человеческого выбора, решения и действия, с другой, – предполагать, что человеческое действие есть производная определенных обстоятельств, социальных предпочтений, усвоенных в процессе социализации и социального взаимодействия. Очевидно, что при изучении природы рационального выбора и действия культурный фактор не менее, а может быть более, значим, чем инструментально-рациональный.

В этом контексте можно дополнительно выделить три аспекта рассмотрения проблемы рациональности экономического действия.

• Первый предполагает изучение эволюционирующей гуманитарной составляющей экономических процессов современного общества, которое, с одной стороны, постоянно расширяет возможности рационального выбора. С другой стороны – «задыхается» в рамках утилитарно-прагматической ориентации, нивелируя ценностно-нормативную сторону социальной жизни.
• Второй ориентирует социологические исследования экономических процессов на анализ морально-нравственных ценностей, детерминирующих свободу рационального выбора.
• Третий акцентирует внимание на «преодолении» дилеммы рационального выбора (индивидуального в своей основе) и обязательств, нормативных предписаний социальной сферы48.

  2. 1. 3. Принцип максимизации и его интерпретация

Принцип максимизации является универсальным критерием оценки рациональности экономического поведения. Однако в связи с тем, что трактовки рациональности весьма неоднозначны, конкретные модели и реальные способы максимизации также могут рассматриваться с различных точек зрения, что порождает массу вопросов и трудностей. Особенно, когда используются философские и социологические подходы, которые по уровню обобщений шире экономических.

Ретроспективный анализ концепций экономического поведения, позволяет выявить противоречия и сложности, связанные с использованием максимизационного принципа, положенного в основу модели рационального выбора. Фактически абсолютизация этой модели в экономической теории претерпевает те же самые метаморфозы обоснования рациональности, которые были описаны ранее. Реальный экономический выбор, проявляющийся как более или менее рациональное стремление множества людей оптимизировать свою выгоду при ограниченности ресурсов, и действующих в стохастическом рыночном и институциональном пространстве, не может быть сведен к объяснению их поведения на основе этого принципа, который сам по себе является лишь некоторым социокультурным эталоном, стандартом.

Можно сказать, что модель рационального выбора, получившая свое рождение в процессе маржиналистской революции, стала некоторым доминирующим теоретическим образом, популярным лозунгом, идеологемой, которая в каком-то смысле подменила реальность. Интересно, что даже те специалисты, которые выступали против абсолютизации этой модели и понимали ее относительность и несостоятельность как априорного принципа, все же строили свои концептуальные положения, опираясь на нее.

М. Блауг, пытаясь понять логику возникновения этого явления в экономическом анализе, отмечает следующее. В середине XIX века созрели предпосылки для внедрения математических методов в структуру общественно-гуманитарного знания, которые должны были повысить строгость и точность научных выводов. Предельный анализ (принцип маржинализма), как некий архетип всякого экономического рассуждения, прежде всего потому и был положен в основу экономических теорий, что имел приложение в некоторых областях математики и, кроме того, претендовал на универсальность. Этим обстоятельством не замедлил воспользоваться целый ряд экономистов, обладающих соответствующей математической культурой49.

Принцип максимизирующего поведения – это принцип уравнивания предельных значений. Если определенное количество чего-либо распределяется между несколькими конкурирующими способами применения, то среди возможных распределений существует некоторое «эффективное», когда каждая единица делимого распределена так, что выгода перемещения ее к одному из способов будет в точности равна потерям от отвлечения ее из другого способа. Причем не важно относим мы это к распределению фиксированного дохода между некоторым числом потребительских благ, или фиксированных выплат между некоторым числом производственных факторов, или данного количества времени между трудом и досугом, – принцип везде остается одним и тем же50.

Возможность сведения социальных явлений (и, прежде всего, экономических) к математическим уравнениям открыла новую страницу экономической теории. Она воспользовалась методологическим преимуществом абстрагирования от исторических и институциональных соображений, чтобы, исходя из минимального числа предпосылок, добиться абсолютно общих результатов51.

В свою очередь вынесение за скобки ряда фундаментальных компонентов, детерминирующих экономическое поведение (социокультурных, исторических, институциональных и аксиологических), породило реакцию неприязни и неприятия математического моделирования этих процессов со стороны ученых исторической школы в Германии, и особенно со стороны представителей другой ветви маржинализма, возглавляемой К. Менгером. Они отрицали абстрактную и насквозь проникнутую неправдоподобными допущениями стерильную модель рационального выбора, базирующуюся на количественных методах макро- и микроанализа.

Тем не менее, идея маржинализма, послужившая конструктивной основой развития неоклассических экономических теорий, содержит в себе два позитивных момента. С одной стороны, она дала импульс развитию количественного (математического) анализа экономических действий, с другой, – инициировала плодотворный процесс теоретических дискуссий, которые не прекращаются и по сей день. Они дают возможность проследить эволюцию концепции «homo economicus» от примитивных «стерильных» моделей рационального выбора до появления сложнейших теоретических конструкций, например, таких, как теория расширяющегося рыночного порядка Ф. Хайека.

Неоклассическая система экономического знания, используя маржиналистскую парадигму, породила целую серию весьма интересных гипотез, процедур и концепций, использующих количественные методы анализа экономического поведения на микро – и макроуровне, в том числе теорию предельной полезности, субъективную теорию ценности, теорию общего равновесия и ряд других.

Опираясь на меодологически ориентирующую функцию максимизационного принципа, часть методологов экономической науки стремилась приблизить ее статус к статусу естественных наук. Однако процесс «математизации» экономической теории не решил проблемы ее превращения в более строгую науку, наподобие математики или физики. Об этом, в частности, говорят факты многочисленных дискуссий относительно возможности и корректности ее статуса как строгой научной дисциплины, а также использования маржиналистского анализа как базового инструмента, лежащего в основе различных разделов экономической теории. Приведем лишь один фрагмент этих дискуссий.

Так в одной из статей высказывается точка зрения52 о том, что экономисты, ориентируясь на современный рынок потребителей их «продукции», пытаются обосновать «наукообразие» экономической теории таким же путем, каким феодальные структуры в средние века пытались обосновать абстрактные метафизические положения теологии, используя наиболее авторитетные парадигмы своего времени53.

В связи с этим убедительно показывается несостоятельность «чисто логического» доказательства «точности» экономической науки посредством применения процедур логического позитивизма, критического рационализма и инструментализма. В лучшем случае эти попытки могут пониматься как идеологические установки укрепления инструментализма М. Фридмена и его неоавстрийского понимания априоризма рационального выбора54.

Проблема рационального выбора, как бы ее не пытались строго сформулировать, не может быть оторвана от реального человеческого поведения. Однако его строго объективную оценку, базирующуюся на фактах, дать весьма проблематично, так как оно, хотя и экспериментально обозримо, не является предметом строго контроля научных лабораторий.55. Когда мы начинаем расшифровывать предпосылки и содержание поведения, на поверхность в конечном итоге всплывает основная проблема – скрытый ментальный элемент реального процесса человеческого выбора.

В связи с этим теоретик с целью создания адекватно объясняющей и прогнозирующей экономической науки вынужден по эвристическим причинам сформулировать нормативную теорию принятия решений. Но это противоречит требованиям естественных наук. Таким образом, рациональный выбор, находящийся на вооружении экономической теории, есть нормативный принцип, который не может быть строго обоснован. Он скорее является нормой предпочтения для тех, кто хочет сделать его основанием научной теории. Дисциплины же, изучающие поведение индивидов, в том числе и экономика, могут быть отнесены к категории феноменологически ориентированных наук, которые имеют автономный методологический статус и качественно отличаются от естественных наук56.

О последствиях чрезмерной «математизации» экономической теории можно сказать следующее. Концептуально-понятийная основа любой науки, в том числе и экономической, расширяется не только за счет предметного (фактического) знания, но в не меньшей степени за счет автономного развития тех средств, с помощью которых это знание получается. То есть сами средства познания, особенно количественные (математические), имеют тенденцию к саморазвитию, ориентируясь на свой идеальный объект. В связи с этим математические методы, выполняющие вспомогательную роль в одной области (в нашем случае – в экономической теории), в ряде случаев начинают доминировать, превращаясь из прикладных средств в основные. Если это происходит, то конкретная содержательная область одной научной дисциплины превращается в прикладную область другой, а предмет первой начинает терять свою специфику57.

Даже если не абсолютизировать эту тенденцию и согласиться с тем, что экономика – наука, предмет исследования которой выступает в количественной форме (Й. Шумпетер), причем в наибольшей степени, чем в других общественных науках (например, в социологии), то все равно является очевидным, какими сложными и окольными путями решается проблема строгости экономических теорий, связанная с применением конкретных математических методов58.

В конечном итоге речь идет не о структуре и аппарате конкретной экономической или социологической теории, в качестве предпосылки которой доминирует модель максимизации, а о том, может ли эта модель выступать универсальным объяснительным средством реального человеческого поведения в сфере экономики? Очевидно, что не всегда. Неоклассическая модель рационального выбора подвергалась и подвергается критике за свою абстрактность, стерильность и упрощенность, а также дополняется и опровергается множеством способов59.

Модель рационального максимизатора в различных ее модификациях хороша при анализе идеально-типических случаев экономического (рыночного) поведения, позволяющих применять методы количественного анализа. При ее использовании все аспекты человеческого поведения, противоречащие строгим математическим процедурам, выносятся за скобки и не рассматриваются. По мнению адептов модели, этим достигается универсальность ее применения.60 Безусловно, для описания реальности любая наука в какой-то степени редуцирует, упрощает ее. Но существует некоторый предел, за которым эти допущения и упрощения приводят к искажению изучаемых фактов.

Следует отметить, что принципы методологического индивидуализма, положенные в основу построения максимизационных функций (полезности, потребительской выгоды, производственной эффективности и т. п.), должны служить лишь первичными строительными блоками для объяснения определенных явлений в индивидуальном и групповом поведении, а именно решений, принимаемых участниками громадной экономической игры61.

Видение этого стохастического рыночного поля действий множества субъектов, максимизирующих свою выгоду, породило в экономической теории проблему выбора ограниченного числа количественных и качественных признаков, которые необходимы для более или менее строгого объяснения наблюдаемых фактов массового экономического поведения62.

Однако это привело к тому, что реальные субъекты (например, производители или потребители) растворились, агрегировались в рамках теорий общего равновесия, пренебрегающих деталями конкретной институциональной организации экономической системы, или были замещены производственными или потребительскими функциями, потеряв свою качественную специфику.

Экономический анализ демонстрирует недостаточную адекватность применяемых им методов, особенно при объяснении реального человеческого (экономического) поведения. Например, при интерпретации максимизирующего поведения двух и более взаимосвязанных субъектов, где теория игр, по словам В. Леонтьева, в значительной мере способствовала выработке более точной формулировки поставленных вопросов, не решив проблему по существу63. В особенности это мнение справедливо в случае интерпретации взаимодействия множества агентов рынка и коллективных решений, равнодействующую целевую функцию которых определить чрезвычайно трудно. То же самое можно сказать и о решении проблемы «полезности» в ее кардиналистском и ординалистском вариантах. Здесь парадоксы потребительской функции решаются за счет упрощения или вообще выведения за скобки реального потребительского выбора и замещения его удобной гипотезой (фикцией), делающей возможным применение количественных методов64.

Основное возражение по поводу универсализации модели максимизации возникает в том случае, когда мы, анализируя реальное экономическое поведение, констатируем пределы (лимиты) максимизирующего выбора. Здесь сразу возникает целый ряд противоречий и трудностей, которые в ряде случаев ставят под вопрос корректность использования и применения этой модели для объяснения реальных фактов, а также научных выводов, концепций и прогнозов, из нее вытекающих. Мы уже не говорим о правомерности некоторых идеологических конструкций, которые служат основанием для принятия реальных решений и осуществления действий на различных управленческих уровнях.

2. 1. 4. Модели рационального выбора их вариативность и ограниченность

Показательно, что лимиты максимизирующего выбора выявляются как бы сами собой по мере развития экономической теории и социологии и появления новых интерпретаций модели homo economicus, в том числе и неклассических. Достаточно перечислить лишь некоторые из них, чтобы убедиться в этом.

Напомним, что классическая маржиналистская модель рационального максимизатора включала три основных компонента: стремление к наибольшему значению индивидуальной целевой функции, полную информированность и достаточные для максимизационных расчетов интеллектуальные способности. О целевой функции следует сказать следующее. Она означала, прежде всего, насыщение материальных потребностей за счет внешних благ (но не внутренних источников, например, связанных с творчеством), что давало возможность приравнивать последние к определенным суммам, производить математические расчеты и переходить от максимизации полезности к максимизации прибыли65.

Лимиты рациональности, связанные с реализацией целевой функции, стали явными, прежде всего, в связи с доказательством (в рамках основных разделов микроэкономики: теории потребительского выбора, теории фирмы и др.) ряда случаев ее зависимости (предпочтений) от ограничений выбора. Оказалось, что изменение ограничений (цен, доходов) отражается на экономическом поведении (величине спроса и предложения): потребности субъектов сокращаются в связи с сокращением возможности их удовлетворения (К. Боулдинг, Ю. Эльстер и др.). Между тем целевая функция (предпочтения) ставит в соответствие множество «изменений ограничений» и множество «вариантов поведения». Если же изменение ограничений вызывает изменение самой формы зависимости (целевой функции), то условия задачи оказываются недоопределенными, а сама задача не решаемой66.

В силу научной рефлексии факта постоянного недостатка знаний при принятии экономических решений появляется более реалистичная разновидность модели максимизирующего поведения – оптимизационная. Она связанна с выбором наилучшего в данных конкретных условиях варианта, например, на основе поиска необходимой информации (теория поиска)67. Поиск осуществляется до нахождения оптимального варианта или до тех пор, пока предельные издержки от поиска не станут равными ожидаемой прибыли (выгоде). Таким образом, в оптимизационных теориях имплицитно признается, что информация является важнейшим лимитом, который ограничивает целевую функцию максимизирующего субъекта и который нужно преодолеть, чтобы приступить собственно к процессу принятия решения.

В рамках неоклассики был сделан вывод и о том, что выбор оптимальной линии экономического поведения определяется вероятностями будущих событий, которые максимизатор должен рассчитать (теория ожидаемой полезности). Это (и опять-таки имплицитно) послужило появлению еще одного лимита рационального выбора – фактора неопределенности. Дело в том, что просчет вероятности событий вскрывает методологическую трудность, связанную с собственно процессом принятия решений, особенно в нестандартных ситуациях, которым нет аналога.

Так возникает проблема целерациональных действий, ориентированных на инновационный результат. Эта проблема порождает еще одну версию экономического поведения, которая описывается с помощью эффекта неопределенности (теория Ф. Найта). В рамках этой версии делается попытка показать иррациональность инновационных (предпринимательских) действий, которые не поддаются рациональной реконструкции, не имеют количественного аналога в экономической теории и, следовательно, могут объясняться лишь в русле философской герменевтики. В связи с этим закономерно, что концепции предпринимательского поведения не вписываются в систему теорем предельной производительности68.

Говоря о корректности использования априорных моделей максимизации, следует упомянуть и поведенческую концепцию ограниченной рациональности Г. Саймона, которая объясняет эту ограниченность не только наличием неопределенности, но и недостаточной интеллектуальной способностью субъектов перерабатывать имеющуюся информацию таким образом, чтобы всегда принимать правильные решения. В этой концепции проблема рационального выбора переводится в систему координат реальных человеческих действий с изменяющейся функцией человеческих притязаний. По Саймону, процесс перебора альтернатив продолжается до тех пор, пока не будет найден вариант действий, соответствующий наличному уровню притязаний субъекта.

Не рассматривая ставшие уже классическими положения теории ограниченной рациональности, выделим лишь одно из них, которое касается критерия рационального выбора, наиболее часто игнорируемого экономической теорией. Г. Саймон отмечал: «Критерий эффективности – это приближенное выражение критерия рациональности при принятии решений. Суждение о том, какой выбор эффективен, как и суждение о том, какой выбор рационален, всегда делается относительно проводимых в жизнь ценностей. Поэтому, когда измеряется и оценивается эффективность, надо знать какие и чьи ценности максимизируются. Определив их, мы должны определить, как измерить степень достижения этих ценностей»69.

Отметим в этой связи, что аксиологический модус экономического поведения является в определенном смысле базовым компонентом рационального выбора. Он определяет вектор целей и режимов максимизирующего поведения, его нормативные границы, за которыми открывается пространство редистрибутивных эффектов, то есть эффектов получения выгоды за счет убытков другого.

Лимиты рационального выбора в связи с эмпирическим анализом деятельности фирм были изучены Х. Лейбенстайном и изложены в его концепции «Х-эффективности». В ее основу положены следующие предпосылки: с одной стороны, любой реальный экономический субъект действует по принципу экономии энергии, который ориентирует его на минимизацию затрат и сохранение статус-кво, с другой, – перманентное возникновение экстремальных ситуаций, давление конкурентов, неблагоприятная конъюнктура, наоборот, стимулируют максимизацию затрат. Таким образом, индивиды, фирмы и экономики функционируют не на максимуме своих производственных возможностей, согласующихся с их ресурсами, а чаще всего не используют их до тех пор, пока не возникает соответствующая ситуация. Этот процесс происходит волнообразно: в зависимости от обстоятельств экономический субъект форсирует или минимизирует свои затраты70.

Фактически теория «Х-эффективности» показывает феномен постоянного недоиспользования экономическим субъектом своих возможностей, поскольку на определенном уровне он минимизирует затраты, сохраняя резервы. Другое дело, что субъект экономического поведения (индивид, фирма, организация и т. п.) не всегда знает, а часто не может, да и не хочет знать своих реальных возможностей, поскольку его в большей степени устраивает устойчивость (при стабильной средней норме прибыли), нежели риск, связанный с внедрением нововведений, поиском новых ресурсов, организационных схем и информации.

Таким образом, идея ограниченной рациональности экономического действия дополняется идеей рациональности «переменной», которая демонстрирует версию классического эффекта минимизации затрат при максимизации выгод, если для этого имеются объективные условия.

Рассмотренные примеры (которые можно было бы многократно умножить) показывают, что модель рационального максимизатора подвергается критике не только по всем ее основным элементам, но и в целом. Не случайно в рамках маржинализма наряду с неоклассической его парадигмой, базирующейся на количественных методах, сформировалась и либеральная парадигма, основанная на процедурах и вербальных моделях австрийской и неоавстрийской школ, отрицающих макроэкономику и сопутствующие ей методы математического анализа. Кроме того, в ХХ веке были разработаны субъективистские, институциональные, гуманистические (междисциплинарные) и некоторые другие модели экономического поведения, частично или полностью отрицающие принцип максимизации. В целом, с точки зрения этого принципа, в интерпретациях экономического поведения явно прослеживаются тенденции постоянного колебания между двумя предельными полюсами: от универсально-рациональной версии детерминистского выбора до ее иррационально-экзистенциального антипода. Суть последнего можно проиллюстрировать на примере концепции радикального субъективизма Дж. Шэкла.

Этот английский ученый предлагает экзистенциальное объяснение загадки экономического выбора. Его «радикальный субъективизм» основывается на ранее выдвинутых предположениях Дж. Кейнса о существовании «внерациональных стимулов» экономического поведения – спонтанной активности экономических субъектов (animal spirits). Дж. Шэкл связывает экономические действия с беспредпосылочным выбором субъектов, активность которых инициируется просто фактом необходимости действовать и их творческой фантазией. Этот беспредпосылочный выбор предшествует решению и является «первой инстанцией» дальнейшего действия. Мотивация же выбора заключается преимущественно в получении эмоционального удовлетворения.

Таким образом, шэкловский человек является прямой противоположностью неоклассическому. Вектор его поведения спонтанен и непредсказуем. Он действует в системе полной неопределенности. Ему не нужен прошлый опыт, поскольку будущее будет определяться все новыми и новыми комбинациями спонтанных действий не только его самого, но и множества других взаимодействующих с ним субъектов. Решения же он принимает путем интуитивного сравнения «возможностей» (а не вероятностей71) наступления исходов действий. С точки зрения Дж. Шэкла, исчерпывающей информацией не может обладать ни отдельный человек, ни рынок в целом, как это постулируется, например, у Ф. Хайека.

Более не вдаваясь в рассмотрение контраргументов против модели рационального максимизатора, которая является ядром наиболее мощного в современной экономической теории неоклассического течения, следует подчеркнуть следующее. Развитие последнего демонстрирует дискретное, постепенное наполнение указанной модели множеством деталей и компонентов, которые превращают идею и принцип максимизации в систему операциональных моделей, выполняющих не столько познавательно-эвристическую, сколько методологическую функцию доказательства точности экономической науки. Однако, как мы уже отмечали, постулат максимизации, являясь идеологическим (нормативным) конструктом, не может быть основанием строгих логических выводов. Не решает проблемы и декларируемая М. Фридменом точка зрения о том, что оценивать научную теорию следует по реалистичности ее прогнозов, а не предпосылок. Эта мысль является лишь констатацией противоречий и антиномий научной рациональности. В реальности же люди могут действовать как в соответствии, так и не в соответствии с принципом максимизации, хотя для изучения экономического поведения он, безусловно, важен.

Главной причиной недостаточных объяснительных возможностей неоклассических теорий является игнорирование ими социокультурных и институциональных детерминант реального экономического выбора72. Проиллюстрируем их важность на примере рассмотрения ориентиров (факторов) целеполагания, предложенных Н.Ф. Наумовой. Они отражают многомерность детерминации социального, и в том числе экономического поведения и позволяют оценивать его скорее как социокультурную данность, нежели как конкретное инструментально-поведенческое явление. Обобщающие ориентиры целеполагания, по Наумовой, лежат как внутри, так и вне конкретных целенаправленных действий. Вот эти ориентиры.73

1. Наиболее обобщенные механизмы целеполагания – сфера личностных смыслов, которые лежат за пределами четкого их объяснения и понимания. Это некоторые проекты человеческого поведения, в которых заложены экзистенциальные и нормативно-аксиологические компоненты выбора.

2. Система модальностей и предпочтений должного, где выбор варианта социального действия определяется императивом следования долгу.

3. Сфера ценностей (инструментальных и терминальных), как фундаментальных ориентиров поведения, оснований для определения порядка предпочтений, отбора альтернатив и границ социальных действий.

4. Система социокультурных норм, которые диктуют социальные требования к человеку, являясь стандартом и образцом социальных действий. Вышеперечисленные аспекты образуют основной фундамент нормативно ориентированного поведения, на базе которого формируются более узкие, субъективно-личностные компоненты целеполагания. Однако на анализ последних, прежде всего, и направлены усилия маржиналистов.

5. Цель, ориентирующая человека в выборе средств (инструментальных объектов) и обеспечивающая их перевод с языка личностных смыслов на язык объективной реальности. Цель дает человеку представление о желаемом для него результате действия, но не о процессе его выполнения (как, например, норма или долг). Она определяет результат в терминах внешних объективных процессов и явлений (а не внутреннего состояния), в терминах рационально выбранных (то есть нормативно и ценностно одобренных) средств. Функция целевого поведения – непосредственная и инструментальная реализация стремлений, сформированных другими ориентирами.

6. Самость, самобытность действующей личности. Этот феномен может занимать различное место среди механизмов ориентирования. Он может быть подчинен другим; но если он становится центральным, то все другие ориентиры (за исключением общего жизненного проекта) могут быть подчинены ему. Функция такого поведения – сохранение здоровья личности.

7. Отсутствие ориентира, то есть нерациональное поведение, которое может интерпретироваться по-разному, как: а) псевдоцеленаправленное; б) непонятное (для наблюдателя или для самого субъекта действия); в) поисковое, связанное с неопределенностью; г) импульсивное, представляющее инстинктивную реакцию личности на те ситуации, для которых у нее нет готовых ориентиров; д) рудиментарное, стереотипное и т. п.

2. 1. 5. Лимиты рационального выбора

Из вышеизложенного вытекает, что экономический выбор базируется на первичных коррелятах всякого выбора – ценностях, которые, в свою очередь, являются элементами, универсалиями определенной культуры. В рамках последней формируется конкретный этос экономического выбора (М. Вебер) как принцип социального действия, принимаемый большинством людей, даже если они его и не осознают.

Важным компонентом, обеспечивающим конкретный аксиологический порядок социального поведения, в том числе экономического, являются социальные институты, включающие в себя широкий круг формальных и неформальных явлений от устоявшихся традиций и повседневных привычек до официальных институтов правопорядка74.

Однако констатация и описание этого факта явно недостаточны, когда нужно объяснить не только генезис и принцип действия институтов, обеспечивающих порядок максимизирующего поведения различных экономических субъектов, но и их (институтов) реальные функциональные характеристики, которые делают возможными соединение и взаимообмен множества противоположных экономических интересов. Проблема еще более усложняется, когда ресурсно-затратная система массового максимизирующего поведения переводится в плоскость таких неосязаемых активов и субстанций как элементы прав собственности, экономические статусы и роли, привилегии, а также морально-этические обязательства и принципы, делающие возможными порядок и определенные пределы обмена максимизационными намерениями.

В плане изучения механизмов реального экономического поведения особенно интересна институционально-контрактная система рыночного и внутрифирменного социально-экономического обмена. Она транслирует, распределяет (оптимизирует) и синхронизирует максимизационные импульсы множества людей, преследующих противоположные экономические интересы, которые базируются на различных предпочтениях и приоритетах. В действии этой системы проявляется массовый стохастический процесс обмена и перераспределения выгод и издержек, а также явных (установленных) и неявных (не установленных) элементов прав собственности.

Разработка этой проблематики в рамках неоинституционалисткой методологии (теория трансакционных издержек), способствовала появлению категории «контрактный человек» и позволила раскрыть новые измерения в изучении рыночного контрактного механизма обмена (перераспределения) выгод и издержек между множеством экономических субъектов. Последние не рассматриваются здесь через неоклассическую призму производственных и потребительских функций, а анализируются как институциональные системы, которые структурируются на основе сети экономических контрактов75.

Обмен ресурсами, затратами и выгодами в этих сетях и между ними имеет весьма сложную конфигурацию, которая не вписывается в рамки теорий общего равновесия. Это, в частности, объясняется тем, что мощный социальный механизм трансакционных издержек лимитирует максимизационные намерения экономических субъектов, порождая целую гамму неопределенностей, связанных с поиском информации, ведением переговоров, спецификацией и защитой прав собственности, оппортунистическим поведением. А все эти и многие другие издержки не поддаются полной рациональной реконструкции (оценке) в балансе затрат и выгод. Это еще раз доказывает, что любой рациональный просчет максимизирующего действия относителен, не включает в себя всей полноты информации, а так же знания наиболее адекватных способов реагирования на непредвиденные обстоятельства.

Покажем некоторые эффекты трансакционных издержек на примерах рассмотрения проблем конфиденциальности, оппортунистического поведения и так называемых экстерналий (внешних эффектов) экономических действий. Первая проблема иллюстрирует различные возможности субъектов в плане принятия оптимальных решений, вторая – асимметричность максимизационных усилий субъектов, находящихся в ареале действия друг друга, третья – объективный процесс влияния экономических действий на окружающую экономическую среду.

Информация является весьма ценным благом, поиск и обладание которым – важнейший предмет заботы субъектов экономического поведения. Таким образом, проблема поиска информации автоматически превращается в проблему ее сохранения, что порождает феномен конфиденциальности. Чем выше качество информации (чем больше преимуществ с ее помощью можно реализовать), тем более жесткой, закрытой должна быть экономическая деятельность в плане доступа к ней. Конфиденциальность – обратная сторона процессов владения информацией и принятия на ее основе экономических решений, связанных с максимизацией выгоды. Она обеспечивается путем закрытия доступа к информации конкурирующим лицам и организациям, а также путем ее кодирования.

Речь, прежде всего, идет о том, что знание, на основе которого могут приниматься рациональные решения, так сказать «гносеологически известно», но является достоянием узкого круга лиц. Очевидно, что при таком положении вещей экономические задачи, связанные с получением выгоды, не могут адекватно решаться многими – и не по причине ограниченности человеческих возможностей вообще, а вследствие сокрытия информации. Эффект неравномерности распределения информации (знания) может приводить к возникновению монополии на ее владение и, следовательно, служить основанием монополии на принятие максимизационных решений.

Под оппортунизмом понимаются многочисленные случаи нарушения контрактных (договорных) отношений в системе внутрифирменного или межфирменного партнерства. Они предполагают сознательное (явное или неявное) уклонение партнеров от условий соблюдения контракта с целью получения дополнительной выгоды одного из них за счет издержек другого. Следовательно, контракт как таковой не всегда обеспечивает договорную меру распределения выгод между партнерами (из-за некомпетентности, отсутствия контроля и т. п.).

Интерпретация оппортунистического поведения при нарушении обязательств прямого или косвенного партнерства весьма сложна. Вернее случаи нарушения обязательств легко объяснимы, но трудно доказуемы, особенно в условиях применения казуистики судебных и арбитражных разбирательств. Это обусловлено тем, что субъекты оппортунистического поведения в целях своей защиты применяют изощренную систему формально-демагогических аргументов и приемов, с помощью которых сводятся на нет или смягчаются санкции по отношению к ним. Сами же технологии максимизации выгоды, применяемые оппортунистами, изощренны и многовариантны. В качестве примеров можно привести лишь некоторые из них. Это:

• использование некомпетентности и неинформированности другой стороны;
• использование некомпетентности и неинформированности третьей стороны, которая в договоре не участвует;
• создание ситуаций неопределенности и неинформированности одной из сторон относительно событий, которые в будущем могут нарушить нормальный ход контракта и привести к убыткам.

Применение этих и многих других технологий, а также использование различных приемов и аргументов для их сокрытия (оправдания) приводят к тому, что вина оппортуниста, как факт сознательного и преднамеренного нарушения контракта, не может быть доказана строго юридически. Кроме того, издержки часто оплачиваются не действительным виновником, а тем, кто не сумел доказать свою правоту. Эти примеры указывают на существование проблемы экстерналий, которые возникают в процессе обмена различными внешними результатами экономических действий между различными экономическими агентами.

Говоря об экстерналиях, мы имеем в виду последствия (положительные или отрицательные, прямые или косвенные, краткосрочные или долгосрочные, обратимые или необратимые) различных экономических действий. Анализ экстерналий и способов их минимизации раскрывает еще один парадокс (лимит) процесса максимизации выгоды. Любое максимизационное действие, связанное с оборотом какого-либо ресурса, его трансформацией и остаточными эффектами от его использования, выходит, так сказать, за пределы собственного ареала. Данное обстоятельство касается вещественных, экономических, экологических, социальных и других последствий, в зоне влияния которых может находиться множество людей, организаций, не имеющих прямого отношения к субъекту, максимизирующему свою функцию, равно как и к его партнерам.

Внешняя по отношению к конкретному процессу максимизации среда есть пространство действия многих других экономических субъектов, возможности которых под влиянием экстерналий ограничиваются или усиливаются, причем в различном лаге времени. Экстерналии проявляются различным образом, с различной интенсивностью и полярностью влияя на социально-экономические ситуации, события, на активность и продуктивность экономической деятельности в целом. Их кумулятивный эффект (с положительным или отрицательным знаком) проявляется в конечном итоге как результат множества максимизационных действий, являющихся производными огромного числа факторов. Можно привести большое количество примеров действия экстернальных эффектов, когда частные предельные и общественные издержки меняют свой знак. Однако нас интересуют не столько хрестоматийные иллюстрации этих фактов, сколько то, что реальные процессы такого рода весьма сложны и не всегда могут быть измерены и описаны количественными методами и сведены к оптимальной величине.

Таким образом, можно отметить, что возможности рационального выбора у различных субъектов далеко не одинаковы, даже если допустить исходное равенство их интеллектуальных способностей. Они ограничиваются целым рядом лимитов: ресурсных, временных, ситуативно-экзистенциальных, институциональных, аксиологических, характерологических и пр. Кроме того, как было отмечено выше, существуют так называемые гносеологические лимиты, ограничивающие наши представления рамками конкретного знания, которым мы располагаем, а так же лимиты праксеологические, допускающие рациональные действия с использованием лишь тех средств и методов (технологий), которые нам сегодня известны.

Выделим и кратко рассмотрим некоторые, на наш взгляд, наиболее существенные лимиты рационального выбора. В данном случае имеются в виду лимиты институциональные, ресурсные, функционально-личностные и экзистенциально-ситуативные.

Под институциональными лимитами мы понимаем институциональную и социокультурную «оболочку» экономических действий, которая структурирует их социальный порядок, архитектонику, определяет их общественную целесообразность, а также обеспечивает относительную автономность и целостность индивидуальных, групповых и массовых моделей экономического поведения, ориентированных на максимизацию выгоды. Причем в данном случае мы не имеем в виду историко-генетический аспект этой проблемы, то есть процесс формирования социокультурных и институциональных предпосылок, делающих возможной и наиболее продуктивной реализацию моделей рационального выбора. (Он, например, нашел свое фундаментальное обоснование и объяснение у М. Вебера.) Нас в большей степени интересует нормативно-институциональный и функционально-поведенческий срез экономической активности данного типа, который реализуется в реальном времени и пространстве и воплощается в действиях конкретных людей и их популяций.

Лимиты рационального выбора и их классификация76

Очевидно, что институционально-аксиологический каркас экономического поведения определяет возможности, легитимный порядок, альтернативы и пределы максимизирующего выбора, а так же этос поведения действующих экономических субъектов, являющийся внутренним и внешним стимулятором и регулятором их активности. Следует отметить, что институциональная система экономического поведения, выполняя целенормирующую и социализирующую функции, с одной стороны, алгоритмизирует (стереотипизирует) массовые модели экономического поведения, с другой – оставляет определенное пространство для свободного выбора и реализации альтернатив.

В этом смысле можно говорить о степени жесткости институциональных каркасов экономического поведения. В одном случае они могут предельно лимитировать альтернативы, а в другом – задавать только некий исходный стартовый порядок, предоставляя субъекту большую свободу выбора. Институциональный каркас экономического поведения имеет определенное социокультурное содержание, которое формирует наиболее вероятные модели социальных действий, ориентированные на конкретные ценности и предпочтения. Это, повторим, наименее уловимая субстанция человеческого поведения, которая, во-первых, не поддается точным определениям и измерениям и, во-вторых, оказывает существенное, а иногда и решающее влияние на его результативность.

Ресурсные лимиты максимизации связаны с широкой дифференциацией и глубокой специализацией ресурсов, что естественно предполагает наличие различных способов и технологий их использования, а также возможность совершения различных специализированных действий. Например, функциональная программа денег как универсального экономического ресурса предполагает множество моделей экономического поведения (профессиональных и не профессиональных), связанных с их применением. Реализация этих моделей существенным образом зависит от целого ряда факторов: качества обеспечения денег, типа и вида их материального носителя (металлические деньги, банкноты, электронные деньги, чеки и др.), характера функционирования финансовых и смежных институтов, способствующих векторам свободы их обращения и трансформации в те или иные заменители и т. д.

То же самое справедливо и относительно использования других экономических ресурсов (активов), материальных и нематериальных, таких как знания, навыки, способности, статусы, информация. Таким образом, очевидно, что все ресурсы относятся к средствам и методам достижения поставленных целей и входят, как важнейший компонент, в структуру различных максимизирующих действий, определяя в процессе их использования меру и степень рациональности экономического поведения.

Функционально-личностные лимиты рационального выбора – это пределы возможностей конкретных людей, играющих решающую роль в движении и обращении экономических ресурсов. Функционально-личностные лимиты – один из важнейших компонентов анализа экономического поведения. Причем, говоря об их содержании, мы имеем в виду два смысловых аспекта.

Первый аспект – интеллектуальная ограниченность человека, не способность разума оперировать большими объемами информации, а также производить расчеты в строгом соответствии с постулатами формальной рациональности. К настоящему моменту выявлено множество парадоксов человеческого выбора, которые не поддаются рациональному объяснению и находятся в поле зрения философской герменевтики экзистенциальных действий и поступков.

Второй аспект функционально-личностных лимитов – различные уровни компетентности субъектов, определяемые их способностями, образованием, жизненным и профессиональным опытом, стремлением к самосовершенствованию. С другой стороны, компетентность становится тем более ограниченной, чем более сложна и инновационна решаемая задача. Кроме того, отметим, что сам процесс повышения компетентности ограничивается не только способностями человека, но и конечностью его во времени.

Экзистенциально-ситуативные лимиты связаны с личностным и социальным (социально-экономическим) контекстами, в рамках которых субъекты, принимают те или иные решения.

Известно, что степень сложности принятия и реализации решений связана с величиной риска. Чем стандартнее поведенческие задачи, тем меньше вероятность неудачи, а соответственно ниже и планка экономических достижений. И наоборот, чем выше планка социальных достижений, тем меньше вероятность успеха. Неуверенность, связанная с неясностью будущего (неопределенностью), – одно из перманентно возникающих состояний всех активных субъектов экономического поведения. Это состояние бывает присуще даже тем из них, кто обладает достаточно большим диапазоном контроля над элементами конкретной социально-экономической ситуации. Важным компонентом, отягощающим (лимитирующим) процесс принятия решений является также ответственность и обязательства перед теми, кто в той или иной степени будет включен в экономическое действие, рискуя капиталом, имуществом, репутациейи даже жизнью. Последнее обстоятельство особенно ярко проявляется при реализации инновационных (предпринимательских) моделей экономического поведения.

Феномен неопределенности (и сопутствующие ему экзистенциальные состояния) постулируются нами как онтологическая реальность всякого человеческого действия, в том числе и экономического, допускающая нечеткость, неточность, множественность, вероятностность планируемого результата в силу: отсутствия полной информации, на основании которой принимаются рациональные решения; ограниченных возможностей человека в познании (и, прежде всего, научном) окружающего мира; неизбежного и постоянного изменения ситуаций и обстоятельств, в контексте которых реализуются конкретные решения и действия.

Следовательно, если в любом рациональном расчете, как бы точно он ни был продуман и обоснован, есть меньшая или большая вероятность неудачи, то становится очевидным, что любое рациональное экономическое действие – это, так или иначе, система проб и ошибок.

Но самым важным является то, что, гипостазируя неопределенность своей перспективы, любой субъект (частное лицо, организация и т. п.) поставлен перед фактом продолжения своего существования и решения тех задач, которые обеспечивают его реально и идеально. Отсутствие рационально обоснованного выбора не останавливает человека, он все равно участвует в событиях, или опережая их стихийность, или идя у них на поводу, или волочась у них «в хвосте». Во всех случаях, а особенно тогда, когда под рукой нет рационально обоснованных альтернатив, важнейшую целеориентирующую роль играют социокультурные факторы, катализирующие человеческие действия (в том числе экономические). Мы имеем в виду, прежде всего, основные компоненты культуры – ценности и нормы, которые определяют лимиты и правила рационального выбора.

---